Немцы стали раздраженно бегать по поляне, вытаскивая и подводя к ольшаннику мужчин и женщин. Те машинально поднимали руки, но угрюмо опускали их, уставясь себе под ноги. Один из автоматчиков заглянул за куст, раздраженно гаркнул.
Вика поднялась и увидела, что стоит за большой группой людей. Старая соседка, похожая лицом на широкоскулую медведицу, черноглазая, еще бойкая, с сеточкой белых незагорелых морщинок по уголкам глаз, отталкивала ее одной кистью, показывала, чтобы та бежала.
Вика оглянулась. Сзади, метрах в десяти рос еще один куст, там была канавка, внизу нее, она знала, должна быть тропинка. Высокие деревья звали ее к себе. Она попятилась, стараясь не выходить из коридора, который она себе определила. «Пусть стреляют, пусть убивают, — решила она, — Все равно убегу. В руки не дамся».
Листья трещали, оглашенно скрипели, брякали, на всю округу ломались под ее ступнями. Она свалилась в яму, не смея перевести дыхание. Перед ней была черная земляная берлога, вход в которую был завешен корневищами трав, кустов и деревьев. «Монашеский ход», — пронеслось в голове.
Она не помнила, как добралась до заднего угла крайнего на их улице двора, свой сад казался ей недостигаемым удовольствием, хотя был он в двух шагах — за двумя домами. Она не помнила, как перелезла через забор, как от яблони к яблоне, рыдая, обдирая себе руки и лицо, добралась до хаты.
Мать увидела ее в окошко, выбежала и приняла дочь, помогла ей дойти до порога.
— Доня моя, они ничего тебе не сделали.
— Убегла, — шептала Вика, — Что с остальными-то будет, мама? Они палят из автоматов во что ни попадя. Им все равно. Они убийцы, убийцы! — цедила она, размазывая немытыми после картохи руками обильные соленые слезы.
— Теперь ты мне скажи, в кого ты такая у меня дуреха? На тебе что? Что это? — загудела Елизавета Степановна, — Они ж тебе за этот красный платок, могли целую голову отрезать и зараз выбросить. Вот горе же мое!
— Правда, Вика, что же ты не додумалася! — вдруг обнаружила себя Матрена Захаровна, — Поди, поди ко мне.
Вика подошла к старухе, ответила:
— Я за красный этот цвет жизнь отдам, так и знайте! Ненавижу их, взорвалась снова, снова зашлась, закатилась, без слез, без всхлипов, только придыхания услышала Матрена Захаровна.
Она подняла руку и нащупала лицо Вики, легонько, но властно ударила ее по щеке:
— Еще раз такое скажешь, запру дома.
Вика поджала губы, но вдруг увидела под подушкой у бабки образок, поняла, что молились за нее родные, сердце себе рвали.
