- Счастье тебе, Варварушка... Сынок-то! - Жеребиха оглядывалась на Родькину мать. - Второй отрок Пантелеймон. Как есть второй Пантелеймон-заступничек. Господня воля на то. В або какие руки чудотворная икона не попадает... Иди, ласковый, поближе, чего пужаешься? Так бы рученьки твои, голубь мой, и расцеловала.
Родька исподлобья, диковато засверкал глазами, растерянно попятился к порогу.
- Экой ты, а ну, подь сюда, спросить хочу, - сурово попросила Родькина бабка, добавила ласковее: - Поди, поди, не укусим, чай. - Помявшись, еще ниже наклонив голову, Родька подошел.
- Ну чего?
- Скажи еще раз, милушко, где ты ее достал?
- Икону-то?.. Да сколько тебе говорить? В берегу же выкопал. От Пантюхина омута идти, то вправо.
Внимательно притихшие старухи разом завздыхали:
- Голубиная душенька подвернулась, некорыстная...
- Сам господь, должно, перстом указал... Ноженьки мои, ноженьки... Ох, согрешение!
- Да как же ты на нее наткнулся? - продолжала допрашивать бабка.
- Увидал - в берегу углышек ящика торчит. Выкопал... А там - эта...
- Церковь-то наша без нее сирая и неприкаянная.
- Сказывают, ангелы мои, с той поры, как пропала чудотворная, кажную ночь купол пилит ктой-то. Кажную ночь перед петухами...
- Осиротел храм божий, вот и гнездится всякая нечисть.
Родька со страхом и недоумением слушал вспыхнувший разговор, оглядывался. А в темном углу избы, скупо освещенном крошечными свечными огоньками, молчаливо возвышалась икона: на черной доске белели глазные яблоки.
Ушли гости. За темным окном в последний раз донеслось плачуще:
- Ноженьки мои, ноженьки...
Бабка убрала свечи с иконы, потушила лампу. В углу осталась лампадка: на всю темную избу лишь она одна парила в воздухе зеленоватым сонным мотыльком. То крестясь, то застывая с беззвучно шепчущими губами, то с размаху склоняясь к полу, бабка помолилась на сон грядущий.
Просто устроен человек. Наотбивала поклонов, ворча и кряхтя, взобралась на простывшую печь, сладко охая, расправила там кости, и через секунду раздался густой храп...
Зато Варвара, подоткнув сползшее с разметавшегося Родьки одеяло, в одной рубахе, распустив по спине волосы, опустилась голыми коленями на холодный пол, завороженно уставилась на неподвижный огонек лампадки.
Храпит старая Грачиха за спиной. За окном прошумел ветер в молодой листве черемухи. Вдалеке спросонья гаркнул петух, но, видать, не вовремя: никто ему не откликнулся. Тихо.
Варвара сложила лодочкой на груди руки, начала бессвязно шептать:
