Да, перочинным ножом деревья рубить не будешь… Или хотя бы сучья. Валежника хватало, конечно, но все это были тонкие ветки и сучки, которые прогорели бы за четверть часа. Доставать их из-под снега было противно и холодно рукам, а от наклонов еще и кружилась голова — Зимин раза два нырнул носом в снег. Еще трудней оказалось их ломать: если толщина сучка была хоть сколько-нибудь подходящей, он отказывался разламываться о коленку. Кто пробовал — тот знает, каково это: со всей дури врезать себе по коленке толстой палкой, которая при этом не сломается.
Старика не было, и Зимин даже забеспокоился: а почему это он ушел? Бросил его тут в лесу одного… Только лешие зыркают из сугробов зелеными, как у волков, глазами. И молчат.
Напоследок Зимину повезло — он нашел выступавший из-под снега сломанный ствол сосенки, примерно в обхват ладоней. Отодрать его от пенька было непросто, но с этим перочинный нож справился, хотя и не сразу. Нечего было и думать о том, чтобы его распилить, но Зимин решил, что бревнышко можно двигать в костер по мере сгорания.
На то, чтобы стащить сосенку с места, сил у Зимина осталось маловато. Полюбоваться на это зрелище слетелись невидимые ведьмы, да и призраки похохатывали откуда-то сверху.
— Не смешно! — бросил им Зимин, едва переводя дыхание.
И когда он добрался до своего иглу, то без сил опустился в снег, вытирая пот со лба.
Руки снова перестали чувствовать холод, но Зимин решил отогреть их над огнем. Встать оказалось намного трудней, чем представлялось. Он несколько раз собирал волю в кулак — как по утрам при звуках будильника, — но не двигался с места. Но как только за деревом ему померещился вернувшийся старик в рубище, Зимин поднялся и принялся складывать костер. И, чтобы не сидеть на снегу, который быстро и охотно вытягивал тепло из живого тела, пришлось еще нарезать немного лапника.
В общем, слепленное из снега кресло, обложенное еловыми ветками и застеленное мушкетерским плащом, показалось Зимину ложем Марии-Антуанетты, на котором не хватало лишь Марии-Антуанетты.
С огнем сначала получалось плохо: сырые дрова не хотели разгораться. Как только выгорал бензин, костер гас. Зимин переложил его несколько раз, прежде чем занялись сучья потолще. И только когда пламя обрело уверенность, а в глубине костра появились светящиеся насквозь угли, он рискнул положить в костер главный трофей — сосновый ствол.
Руки отогрелись легко и болели недолго. Зимин стащил с головы шарф и подвесил его на воткнутой в землю палке — чтобы просушить. Носки из верблюжьей шерсти остались без подошвы: вытерлись напрочь. А казалось бы — снег, не асфальт… Зимин подумал, что, когда отдохнет, вырежет из одеяла стельки.
