Время, казалось, замерло. Уже вечность Тамара лежит на кровати и не может укрыться от похотливого, дурманящего и одновременно ласкового взгляда Влада. Да и не хочет она от него укрываться! Пусть он всегда вот так сидит над ней и смотрит, смотрит, обволакивает своей губительной паутиной… Нет, пусть еще целует иногда. Как сладок его поцелуй! Тома никогда до этого не целовалась, ведь мать только-только ослабила свой контроль над ней. Мама всегда говорила о мужчинах гадости, а поцелуй в ее понятии означал моральное падение женщины и был насквозь пропитан грехом. Хуже него — только плотская любовь, вгрязь растоптанная девичья честь… Мама, но поцелуй — это же так прекрасно! Это так приятно, так сладко, так нежно и вкусно! Это не может быть грехопадением, это так хорошо…
За окном послышались голоса Марины и Люды — они, видимо, возвращались в каморку. Влад наскоро поцеловал Тамару, улыбнулся одними глазами и спешно вышел, столкнувшись в дверях с подругами.
* * *
Всю неделю после этих событий Тома жила воспоминаниями и ожиданием пятницы. Ведь в пятницу она снова увидит Влада, и кто знает, может быть, он снова поцелует ее?
А еще Тома была страшно раздосадована появлением подруг тогда, в прошлые выходные. Ну надо же было притащиться так не вовремя! Ведь это они спугнули Влада. Если бы не их неожиданное появление, он еще долго сидел бы рядом с ней и сводил с ума одним взглядом своих восхитительных серых глаз. И целовал, целовал, целовал… Ах, как ей хотелось вновь испытать тот первый в своей жизни поцелуй, когда теплая волна поднимается снизу по позвоночнику к голове и застилает мозг приторным туманом, а по всему телу пробегают мурашки, словно разряды миниатюрных шаровых молний… А какое восхитительно-странное ощущение, когда сердце, кажется, меняется местами с желудком. И что-то так сладко сжимается внизу живота…
Все дни, до самой пятницы, на работе у Тамары буквально все валилось из рук. Благо, она была всего-навсего девочкой на побегушках, помощником младшего клерка, и ничего серьезного ей не доверяли — так, чайку заварить, сбегать в кафетерий за свежей выпечкой, отнести бумаги в контору смежников. Она же еще студентка, а на лето отец пристроил ее подработать на каникулах в городскую контору по обмену жилья, где в поте лица трудился нотариусом его двоюродный брат. Все сокурсники отдыхали, целыми днями жарились на солнышке кто на далеких югах, кто на близком Дальнем, совсем дальнем, востоке у самого синего, самого Японского моря. Кому повезло меньше — те подставляли спины для загара прямо здесь, на родных амурских просторах. Тамаре же пришлось работать не столько ради денег, сколько ради материного спокойствия. Иначе она бы совершенно извелась, переживая о том, где сейчас находится и чем занимается ее старшая дочь. Младшую-то каждое лето отправляли в дремучую деревушку в самой что ни на есть тьму-таракани под неусыпный надзор дальних родственников. Когда Тома была маленькая, ее точно также отправляли на все лето туда, в забытую Богом и людьми деревню с поэтичным названием Болотная Падь. Другие дети после летних каникул приходили в школу загоревшие, румяные, свежие и отдохнувшие, полные сил для нового учебного года. Тамара же возвращалась в Хабаровск бледненькая, худенькая, изъеденная таежной мошкарой до шрамов… Ведь находилась Болотная Падь в самой дремучей тайге, со всех сторон окруженная непроходимыми болотами. Туда даже автобус не ходил. Особо отчаянные рисковали собственной головой, пытаясь пробраться меж завалами поваленных полусгнивших вековых деревьев да болот на раздолбанных мотоциклах, остальным же, более благоразумным, гражданам приходилось добираться в эту глушь и обратно сугубо на вертолете. Тамара вспоминала свои поездки в Болотную Падь с внутренним содроганием и сейчас искренне сочувствовала Надьке.
