Оказавшись на безопасном расстоянии, женщины остановились, отдышались. Маруся, не взглянув на стонущую, молча развернулась и пошла к себе домой, та за ней. Прихрамывает, кровью сплевывает, не отстает.
Маня через плечо:
– Чаво нада? Жива, и ладно. Иди к богу в рай, – сказала просто, без ехидства, без обиды.
– Жубы вышиб… шволота… – цыганка полезла пальцами в рот. – Рожа огнем горит.
– Заслужила, видать!
– Не поймешь!
– Куда мне!…
– Шбежала. Иш табора шбежала… муш он мне… Вше одно: поймает – жабьет!
– Такое жабьё и забить не грех!
– Жлишься? Твоя правда… Жачем тогда шпашала? – вздохнула шумно и села в грязь.
Мысли у Маруси растопырились и залипли. Погань же, а вот ведь – жалко…
– Пойдем ко мне. Обмоешься, пугало.
Марь-Лексевна встретила без упрека, только засопела тревожно. Рядом с цыганами почему-то всегда тревожно, хотя понятно почему.
А как чаю напились, постелили гостье на полу. Беззубая уж вроде улеглась, да как соскочит, метнула на Марусю прищуренный взгляд:
– Иди щуда! Погадаю. Левую ладошку давай. Ну! Давай, говорю. Вшю правду шкажу.
Маруся покорно протянула руку. Та внимательно рассматривала натруженную ладонь, вертела ее и так и этак. Шамкала больным ртом, причмокивала, а потом и говорит:
– Трудная твоя шудьба, штрашная… Ничего, ничего… Шкоро муж вернетша. Живой, ждоровый. Третий год тебя ищет. Любит швою Маньку больше жижни… Шкоро найдет. Жди.
Маруся горько усмехнулась:
– Брехать – не пахать! На войне он убитый в сорок четвертом. Ложись, морда бесстыжая, спать, неча душу травить.
– Верь, не верь – дело хожяйское. А только придет твой мужик, нежданно-негаданно жаявится. Вот увидишь!
Поверить не поверила Маруся воровке, а сна лишилась… Всю ночь с боку на бок вертелась. Думки разные в голову лезли: и про отца в голод усопшего, и про детство голопузое в ромашковых полях, и про Володьку Быстрова, еще совсем мальчишку, забитого активистами, и про дочку Лидочку, сгоревшую в коклюше, и про мытарства свои, и про Каракалпакию, и про… Не знай про что… Слезами подушку измочила. Только на рассвете задремала, изорвав воспоминаниями сердце…
Наутро, когда семья пробудилась, ночная гостья исчезла. Упорхнула, ворона горбоносая, не попрощавшись.
На столе лежал вязаный пуховой кусок, размером с носовой платок. Да, да, та самая «обманка», на которую Маруся повелась. И деньги. Все до рубля. Вот те на!…
Правда, сперла кой-какую одежу чистую, а лохмотья свои в угол покидала, не утерпела, вишь… Ну, да и Бог с ней!
