Она с Иваном когда-то прочитала у Толстого: «С Богом нельзя иметь дело, вмешивая посредника и зрителя, только с глазу на глаз начинаются настоящие отношения; только когда другой не знает и не слышит, Бог слышит тебя».
Поняла не сразу, просила объяснить. Долго и мучительно думала, размышляла. Запало в душу…
Хотя, может, и другая какая причина. Перед каждой Пасхой старательно выбеливала не только весь дом изнутри, но и фасад. Пекла пироги, куличи, яйца красила луковой шелухой. Только икону из-под тюфяка никогда никому не показывала…
Случилась с Марусей мечта. Самая настоящая. Для себя. Простая и теплая.
Увидала однажды на незнакомке в жилконторе белый оренбургский платок. Не платок, а пуховое кружево – сама нежность, в обручальное кольцо без запинки проскользнет. Такой белый, такой белый – беленей беленого – аж в глазах резь! Дородная женщина сняла с головы воздушную легкую паутинку и небрежно откинула на спинку стула. Шалька колыхнулась облаком и замерла.
Маруся прямо-таки заболела. Так захотелось ей в прохладу повязывать это чудо, так захотелось, что сны зачастили один краше другого.
Во сне тот платочек был ее собственным. Рисунок на полотне тонкой вязки виделся причудливый, нереальный, словно изморозь на стекле. И будто сушит она тот платок осторожно, на специальной раме со стальными гвоздиками. И будто глядится она в трельяж и сокровище то на голову повязывает, прилаживает, поправляет. Сложит треугольником, широкий край в два оборота рубчиком свернет, а углы шарфом вокруг шеи оборачивает. И такая милая Маруся в отражении получается, такая свежая, как в молодые годы, в годы безмятежные… И глаза будто снова фиалковой силой сияют.
Вот такая охота приключилась, охота пуще неволи!
Начала откладывать деньги по копеечке. Целый год копила и мечту свою нежила, холила, лелеяла. Наконец сумма собралась приличная, и она отправилась за покупкой. Но не тут-то было: раз пришла – не нашла, два пришла – не нашла… Платков полным-полно, да все серыми, тяжелыми, грустными торгуют – совсем не то. А заветного – нету, как и не было…
И вот однажды, дело было в субботу, сыпал мелкий противный дождичек, истоптала по жиже весь рынок, осмотрела все ряды-прилавки и, отчаявшись, встала посреди базарной площади. Стоит сусликом – лапки на пузе, крутит головой по сторонам, думает: «Гляну в последний раз и уйду – знать, не судьба!»
И тут цепляет ее черный цыганский взгляд. Идет молодуха вразвалочку прямо на Марусю. Юбки аляпистые в пол, волосы нечесаные из-под мятой косынки, фуфайка драная, зуб золотой. Смотрит в упор и глазом наглым, бездонным – хлоп! хлоп! – подмигивает. А из-за пазухи торчит «заячье ухо» – край того самого ажурного платка цвета чистого снега, какой Маня столько дней ищет.
