Ничего не помогало — Юлька плакала. В незнакомой, видимо, материной ночнушке, или это в роддоме такие выдавали? С разметавшимися по подушке блекло-рыжими волосами. Отечная от беременности, опухшая от слез, Юлька молча плакала. И это вырывало из Бахарева душу. Готов был убить себя за предательство, Чуликову за то, что толкнула его на это. Готов был на что угодно, только бы это помогло Юльке.
Иногда она переставала плакать. Вернее, не совсем переставала. Она поворачивалась к Вадиму, прижималась мокрой щекой к его руке, крепко вцепившейся в ее ладонь, и плакала еще тише, чем раньше. Даже плечики не вздрагивали, но Бахарев кожей ощущал ее слезы. Юлька все равно плакала.
— Юль… Юльчонок…
Больше он ничего не мог произнести. По опыту знал — любое напоминание о произошедшем, любые обещания лишь вызывали новый приступ безудержного отчаянного плача. Ему оставалось только гладить ее, и просительно повторять ее имя:
— Юль… Юльчонок…
Каким-то чудом докторам удалось прекратить схватки. Однако ни один из них не мог сказать, надолго ли удалось отсрочить роды. Уверяли, что даже в самом худшем случае, если удержать ребенка в утробе не удастся — ничего страшного не произойдет, малыш уже вполне жизнеспособен. Говорили, что сейчас удается выхаживать даже шестимесячных малышей, а бывали случаи еще более ранних успешных родов. Было приятно слышать про успехи современной медицины, однако тревога не покидала его сердце. Пусть даже ребенок уже жизнеспособен — он должен еще хотя бы три недели находиться в самом надежном в мире укрытии, у мамы за пазухой. Зачем-то ведь природа отвела срок именно в сорок недель, а не в тридцать шесть с половиной…
Малышка родилась под утро. Крошечная, неполных три килограмма. Темно-розовая, даже почти фиолетовая, с тонюсенькими ручками-ножками, больше похожими на жгутики, и с черными, закрученными крупными кольцами волосиками. Сморщенная, недовольная, она кричала резко и почему-то басовито. Медсестричка поднесла ее к маме с папой. Юлька, все еще лежа на жутком полу-столе, полу-кресле со специальными подставками для ног, радостно засмеялась, забыв о боли. А Вадим почему-то заплакал.
Он убьет Чуликову. Он непременно ее уничтожит. За то, что заставила плакать Юльку. За то, что поставила под угрозу жизнь малютки. За то, что Бахарев до сих пор не понял, прощен ли он, или все осталось по-прежнему. Он ее уничтожит.
В эту ночь ему так и не удалось сомкнуть глаз, однако в девять утра Бахарев уже был на работе.
