— Не могу! Мне надо. Это как работа, понимаешь? Никого не интересуют мои желания. Рабочий день специально сократили — но не просто так, нам не подарили эти полдня. А теперь вроде как отработать надо — их просто перенесли на вечер, вот и вся разница. Это просто работа…
— А что тебе мешает работать в дурацких трусах?
Юлька подбоченилась, и стала похожа на пузатую сахарницу: в огромном цветасто-розовом халате, до предела натянувшемся в районе живота, с руками-ручками, упертыми в бока. На лице ее не было и тени улыбки.
— Если у тебя в мыслях нет ничего дурного, ты их оденешь. И ничего с тобой не произойдет. Трусы как трусы, чуть ярче, чем обычные.
Бахарев с отвращением посмотрел на трусы, приставил их к себе, примеряя:
— Ну да. Смотри, какие длиннющие.
— Ничего, теплее будет — мороз вон на улице. Все, разговор окончен — одевай и шуруй на свою вечеринку.
Тяжело вздохнув, он подергал неуместное для мужских трусов кружевное украшение:
— Давай хоть бант отрежем — ну позорище ведь!
— Никто тебя с этим позорищем не увидит. Одевай и иди, ты уже опаздываешь.
— Да не буду я это надевать! — психанул Бахарев и отшвырнул трусы куда-то в угол. — Я тебе даю честное пионерское слово. И все, я пошел.
Не оглядываясь, чтобы в очередной раз не напороться на Юлькины слезы, резво прошагал в прихожую. Зашнуровал высокие ботинки, застегнул дубленку. Казалось бы, можно идти. Но как-то не по-человечески получилось. Обычно Юлька выходила его проводить, если не спала. Чмокала на дорожку, и даже крестила украдкой, словно бы передавая под опеку Всевышнему. А тут уже замок щелкнул, и никто не выходил помахать ему ручкой.
Вадим не выдержал, заглянул в комнату. Юлька сидела на краешке кресла, скукожившись, и тихонько плакала, зарывшись лицом в раскрытые ладони.
Ее слезливость переходила разумные границы. Хотелось прикрикнуть на нее, заставить бросить дурную привычку. Бахарев нахмурился, приготовившись провести воспитательную беседу с разбаловавшейся сверх меры супругой. Только было открыл рот, как понял: не может он на нее кричать. Даже не слишком громко — все равно не может. А тихонько укорять — бесполезно, пробовал.
В бешенстве сорвал с себя дубленку, едва не вырвав пуговицы "с мясом". Путаясь пальцами в длинных шнурках, снял ботинки. Вихрем ворвался в комнату. Не присаживаясь на диван, стащил брюки вместе с плавками. Вместо них, скривившись от отвращения, натянул "противоугонное устройство". Потом снова брюки. Пару минут потерял на пристраивании идиотского банта — то он вылезал поверх ремня, то грыжей оттопыривался под ним. Молча выскочил в прихожую, оделся-обулся и, даже не обратив внимания на стоящую в коридоре Юльку, ушел в ночь.
