«У меня тут возникла одна проблема…» – сказал Андерс и отпил вина.
«О'кей», – сказал Пим и дунул на пену.
«Это касается моей жены…» – сказал некурящий Андерс и закурил.
«О'кей», – сказал Пим и глотнул пива.
«Точнее, жены и меня…» – сказал Андерс, сделал затяжку и закашлялся.
«О'кей», – сказал Пим и глотнул еще пива.
«Как ты знаешь, она ходит в хор…» – сказал Андерс и выдохнул дым.
«О'кей!» – сказал Пим и отмахнулся от дыма.
«Я чувствую, что мы стали чужие…» – сказал Андерс и сделал глоток.
«О'кей», – сказал Пим и допил свою кружку.
«Тут дело – в стене…» – сказал Андерс и сделал затяжку.
«О'кей», – сказал Пим и вытер губы.
«Вот, собственно, все», – сказал Андерс и допил свое вино.
«О'кей!» – сказал Пим и заказал еще кружку.
«Но я не могу так жить», – сказал Андерс и погасил сигарету.
«О'кей!» – сказал Пим и поторопил обера * .
*Официанта. (Нидерландск.)
«Я стараюсь что-либо изменить…» – сказал Андерс и взял спички.
«О'кей!» – сказал Пим и дунул на пену.
«Пока не получается…» – сказал Андерс и закурил.
«О'кей!» – сказал Пим и сделал пару глотков.
«Но я надеюсь…» – сказал Андерс и выдохнул дым.
«О'кей!» – сказал Пим и отвернулся от дыма.
«Я вижу, ты спешишь», – сказал Андерс и сделал затяжку.
«О'кей!» – сказал Пим и допил второе пиво.
«До свидания!» – сказал Андерс и стряхнул пепел.
«О'кей!» – сказал Пим и потрепал его по плечу.
«Спасибо, брат», – сказал Андерс и слегка ссутулился.
«О'кей!» – обернувшись на ходу, сказал Пим – и белозубо улыбнулся.
Был самый конец летнего вечера. Андерс смотрел на закрытые черные зонты от солнца, paraplu’s, торчавшие возле греческого ресторана. Издали они выглядели, как вытянутые вверх, стоявшие словно бы на ходулях, кладбищенские статуи. Или даже так: дидактически-жуткие, беспощадные, словно иезуиты, укутанные в складки своих черных плащей, одноногие птицы погоста. Особенно зловещие сейчас – в длинных закатных лучах, похожих на ручьи крови. Все это – на крошечной, словно театральной, абсолютно пустой, средневековой площади…
6.
Андерс шел к сестре берегом Oostsingel, одного из каналов Дельфта. Стоял сероватый, теплый, вареный какой-то день… Августовский канал напоминал своим цветом застарелый огуречный рассол… Казалось, сейчас, как ни в чем ни бывало, проплывет мимо парочка мятых, словно разношенных огурцов…
Йохан, как всегда, сидел перед телевизором, словно баобаб перед озерцом – объемистое туповатое растение, которое здесь родилось, бессмысленно набухло избыточным соком, здесь и засохнет. На легком журнальном столике перед Йоханом стояла батарея пустых пивных бутылок; в последней еще лопалась ленивая крупнопузырчатая пена. Новая бутылка, только что початая, торчала навытяжку, зажатая меж его жирных чресел, словно бы пародируя боеготовность Йоханова фаллоса (то есть, словно бы насмешничая, ибо в реальности, если судить по давно угасшим глазам Кристы, дело обстояло прямо противоположным образом).
