— У меня вопрос. Почему мы не говорим людям, кто мы? Почему мы ходим в ресторан «У Фло» и не ходим в «Мюррей»? Почему мы не живем открыто?
— Потому что открытость может быть опасна. — Мама говорила медленно, терпеливо, но наивность вопроса ее удивила.
— Некоторые вампиры на виду, — сказала Дашай. — В основном в шоу-бизнесе. Можно быть рок-звездой или актером и заявлять, что ты вампир, а смертные думают: «Ага, точно». Почему-то в этом случае они угрозы не чувствуют.
— Потому что думают, что это поза. И говорят себе, что такой штуки, как вампиризм, не существует. — Мае откинула волосы со лба.
Я вспомнила фразу из «Дракулы» (версию 1931 года мы называем просто «Кино»): «Сила вампира в том, что люди в него не верят».
Дашай покачала головой, как будто я тупила нарочно.
— Потому что мы известны тем, что кусаемся.
— Мы стараемся этого не делать. — В мамином голосе появились примирительные нотки. — Но небьюлисты кусаются без зазрения совести. Похоже, они в основном как-то изворачиваются — если инцидент выплывает наружу, винят обычно смертных. Колонисты предпочитают убивать пачками — они говорят, что так эффективнее, и даже заявляют, что это более гуманно.
— А папа кого-нибудь когда-нибудь кусал? — Этот вопрос мучил меня много лет.
— Насколько я знаю, нет, — ответила мае. — Это шло бы вразрез с его принципами.
— Ну, ему пришлось кусать того, кто его вампировал, — иначе Рафаэль не стал бы вампиром сам. — Дашай взяла Грэйс и выставила ее из кухни, закрыв дверь.
Мы с мае переглянулись, мысленно назвав одно и то же имя: Малкольм, старый папин друг, который бросился на него и против воли сделал вампиром. Малкольм вампировал и маму, после моего рождения.
— Надо продолжать разговор? — Дашай зевнула. — Я хочу помыть голову.
— Мы ответили на все твои вопросы? — спросила мае.
Я проглотила горсть ягод, не чувствуя вкуса.
— Наверное, да.
— Погоди, — спохватилась Дашай. — Почему мы не ходим в «Мюррей»? Там слишком яркий свет. У меня от этих люминесцентных ламп крыша едет. К тому же там не подают «пикардо», и повар у них ужасный.
Позже, когда мы остались одни, мае рассказала мне, что в то утро, проезжая мимо Беннетова дома, увидела на газоне знак «Продается».
— Ерунда какая-то, — сказала я. Мы опять работали в огороде, и я перестала полоть. — Ты Дашай уже сказала?
— Нет пока.
— Надо ей сказать. И это снова разобьет ей сердце.
— Что ей сказать?
Дашай с обмотанной полотенцем головой свесилась из окна спальни. Затем она услышала, что мы думаем. Слова не понадобились.
