— Ты завтра свободен?
— Да, — я почувствовал легкий жар.
— Приходи утром в яхт-клуб.
Я не нашел ничего глупее, как спросить:
— Зачем?
— Картошку сажать, — сказала она, завязывая на тапочке шнурок.
— Хорошо. Приду.
Через секунду она исчезла в дыре забора, и больше в этот день я не видел Катю. Ложась спать, я думал о ней и ее отце. Однажды я встретил ее в гастрономе с отцом, военным летчиком истребителем, недавно вернувшимся из Испании. Он шел с ней, как ходят с сыновьями, — положив руку на плечо. Катя по-мальчишески подмигнула мне, хотя девчонкам в таких случаях больше идет показывать кончик языка и строить приятельскую гримасу. Я тоже подмигнул ей.
***
В яхт-клубе, куда я пришел на следующее утро, я не сразу нашел ее. У раздевалки — небольшого деревянного домика — стояли парни и девушки. Они были в плавках и купальных костюмах, громко смеялись, дурачились, и среди них я скорее по голосу, чем по лицу, узнал Катю. Черный купальник туго облегал ее, и в нем она уже не казалась такой худенькой и девчонистой, как во дворе. Я стоял в сторонке, под липой, терпеливо ожидая, когда она заметит меня.
И она заметила.
— Здорово! — крикнула она. — Иди сюда!
Я с трудом оторвал спину от ствола липы и, путая ноги, подошел.
— Это мой товарищ, — сказала она приятелям и назвала мое имя, — познакомьтесь.
Я пожал с десяток крепких рук, и Катя повела меня в раздевалку. И приказала раздеваться.
Я снял брюки и рубаху, кинул их на ее аккуратно сложенные юбку и футболку. Катя захватила в кладовке большой мешок с парусом, и мы пошли к бонам, где стояли яхты.
— Вот моя, — Катя остановилась у маленькой синей яхточки. — Полезай…
Я снял туфли и босиком прыгнул в яхту, и она зыбко закачалась, заходила, заиграла подо мной, точно хотела сбросить с себя новый, непривычный для нее груз. Я смотрел, как Катя вооружает яхту: ставит и натягивает парус, прилаживает шкоты. Она развязывала какие-то узлы, нередко пуская в ход зубы, продевала сквозь блок веревку. Блок заело, и она, обхватив руками и ногами мачту, полезла вверх.
Ее руки, ноги, шея, спина, плечи — все было темно-коричневым от загара, как глиняный кувшин, покрытый глазурью.
Она ничего не давала делать мне, а назидательно приговаривала: «Смотри и учись». И я, как последний бездельник, как низшее, ни на что не способное существо, сидел на корме, сидел и смотрел больше на нее, чем на то, что она делала. И уж никак не учился. Потом она принесла из той же кладовой два резиновых спасательных жилета, показала, как их надевать. Мы надели их, надули, точно так, как надували перед игрой в волейбол мяч. На мой презрительный вопрос, зачем они, неужели мы плавать не умеем, Катя сказала:
