.
В итоговом варианте «Краткий курс истории СССР» Шестакова представлял собой повествование о «великих событиях» и «великих вождях», как назвал бы его Андерсон, от доисторических времен до сталинской конституции 1936 года [174]. Косвенно цитируя высказывания Сталина от 1934 года «Петр был Петр, Екатерина была Екатерина», учебник Шестакова уделял беспрецедентное внимание изучению знаковых фигур старого режима – от военачальников до представителей правящей династии. Московские властители – Иван Великий и Иван Грозный – олицетворяли собой государственное строительство, последний к тому же символизировал важность бдительности для предотвращения бунтов и мятежей. Многие элементы нарратива вращались вокруг темы обороны страны: от победы Александра Невского в 1242 году над тевтонскими рыцарями до изгнания из Москвы поляков Кузьмой Мининым и Дмитрием Пожарским в 1612 году. Симптоматичное в связи с новым акцентом на имена, даты и события внимание к периодизации и разделению на этапы исторического развития («Создание русского национального государства»; «Россия XVIII века — империя помещиков и купцов»; «Великая Октябрьская социалистическая революция в России» и т. д.) главным образом сводилось к оглавлению и не было отражено, что наиболее существенно, в самом нарративе.
Опасения Затонского оправдались: «Краткий курс истории СССР» оказался не более чем русским историческим нарративом, составленным линейно от Киевской Руси через Московское княжество и империю Романовых к Советскому Союзу. Нерусские народы появлялись в повествовании, только когда того требовали описания развития империи, например территориальные завоевания, колониальные экспансии и крестьянские бунты. Как и подобает истории, сложенной в основном из выбранных из русского национального прошлого событий, русские фамилии доминировали в списке упоминаемых в тексте правителей, ученых, писателей, народных героев и революционеров. Нерусские имена чаще всего возникали, если появлялись вообще, в главах, касающихся нашествий иноземцев и восстаний внутри страны, когда центральная государственная власть находилась в опасности.
Будучи «историей прагматичной» в том смысле, что она с помощью насчитывающей тысячу лет родословной даровала легитимность советскому руководству, нарратив, представленный в учебнике Шестакова, успешно обходил один из наиболее тонких парадоксов, связанных с такой исторической линией: каким образом историческое толкование, столь сильно ориентированное на подчеркивание значимости государственной власти, могло объяснить подъем революционных движений XIX в., подрывающих традиционные государственные устои? Хуже того, каким образом точки зрения в пределах одного нарратива могли меняться на противоположные, каким образом большевистские попытки свергнуть государственный строй могли вызвать одобрение, когда в семи предшествующих главах государственное строительство восхвалялось, а значение крестьянских бунтовщиков от Разина до Пугачева преуменьшалось? Шестаков нашел весьма оригинальное решение в этой непростой ситуации. Заметив, что восстание декабристов 1825 году предоставляет возможность перенаправить внимание от государства к «прогрессивным» общественным силам, Шестаков перешел непосредственно к Пушкину и Гоголю, а затем к Белинскому, Герцену и Чернышевскому
