Я понимала, что он не откажет. Мы же работали на него когда-то целую неделю, он от этого не разбогател, но все-таки. Он к нам хорошо относился, для него мы были забавными девчонками.
У Анри денег не платье не оказалось, то, что он дал, хватило только на шерсть и спицы. И мы принялись вязать. (Эдит вязала очень хорошо, она это очень любила. Позднее все ее любимые через это прошли: каждый получал свой свитер.) За работой она веселилась:
— Папа Лепле сказал, что завтра в «Жернисе» соберутся все сливки, а солистка выйдет в черном вязаном платье! Вот обалдеют! Но я ведь с улицы? Что мне — расхаживать в платье со шлейфом?
Всю ночь мы вязали как сумасшедшие огромными спицами, чтобы работа шла быстрее. Каждый час Эдит примеряла платье и спрашивала:
— Как ты думаешь, оно мне пойдет?
Она выбрала черный цвет не потому, что его любила, а потому, что на сцене себя видела только в черном. Так было всю жизнь.
В вечер премьеры мы пришли в «Жернис» на два часа раньше.
Эдит взяла мою руку, приложила к груди и сказала:
— Чувствуешь, как бьется мое сердце? Ну что ж, придется ему привыкать поспевать за мной.
С юбкой все было просто: она была прямой, с верхом — тоже. Но вот с рукавами никак не получалось, мы их распускали не один раз. В результате успели связать только один.
— Буду петь с голыми руками, как Фреэль. Очень элегантно.
Вошел Лепле.
— Одевайся. Я хочу посмотреть.
Мы побежали в туалет. Это было наше постоянное прибежище. Когда Лепле увидел платье, он схватился за голову. Обычно такой вежливый, он начал кричать:
— Ты с ума сошла! Черт! Не может быть! С голыми руками! Ты же не Дамиа, черт возьми, и не Фреэль! У них-то руки. Посмотри на себя. На что ты похожа? Это же не руки, это… спички!
Он схватил бедную Эдит за руку, поставил перед зеркалом и тряс ее, как тряпичную куклу.
— Нет, это невозможно. Все пропало! На таких, как ты, нельзя полагаться. А эта идиотка — это была я — не могла тебе сказать, на что ты похожа в таком виде? Хоть плачь! Все пропало…
Но плакать начали мы, и взялись за это всерьез. Все пропало из-за того, что не было денег. А папа Лепле нам еще не дал ни одного франка.
К счастью, в этот момент в зал вошла жена Мориса Шевалье, Ивонна Балле. Услышав крики Лепле, она поинтересовалась, в чем дело.
— Перестань, Луи. Не сходи с ума, — запугаешь девочку. Она не сможет петь.
— Ах, так ты считаешь, что она может петь в таком виде?
— У тебя нет рукавов?
— Только один. Мы не успели связать другой. Не могу же я петь с одним рукавом.
