– Зачем беспокоить сберкассу? – Голубые глазки Оськи простодушно уставились на Быкова. – Сперва вносить, потом выносить.
– А если подкопить? – спросил Быков. – Да справить, скажем, костюм.
– А вы знаете, как писал великий Пушкин? – спросил Оська. – «Богачу-дураку и с казной не спится. Бобыль гол как сокол – поет, веселится».
– Это не Пушкин писал, – вставил Паша. – Никитин.
– Неважно, – веско бросил Оська. – Он тоже был великий.
– Болтаешь ты!.. – В голосе Быкова прозвучало осуждение. – А нас в любой момент могут жахнуть торпедой в борт. И полетим мы... – Он выразительно показал узловатым пальцем наверх.
– Никуда мы не полетим, – уверенно возразил Оська.
– Ты-то почем знаешь, что не полетим? – усмехнулся Марушко.
– Не полетим, – упорствовал Оська. – Я счастливый. Где Оська – пароход не потонет. И бомба сюда не попадет. Хочешь на спор? – Он протянул руку Марушко. – Если меня разнесет бомба, я плачу тебе тыщу карбованцев. Не разнесет – ты мне. Пошли?
Слова его потонули в дружном хохоте.
Шум в каюте поднял с койки Малыша. Он осмотрел матросов мутными глазами и, придерживаясь руками за стену, стал пробираться к двери.
– Бьет море? – участливо спросил Быков.
– Болтает и болтает, – простонал Малыш. – Душу выворачивает!
– А ты бери пример с меня. – Оська назидательно поднял палец. – Утром я две тарелки борща навернул да каши с мясом. Все это хозяйство компотом залил. Попробуй... качни!
– Не могу. – Лицо Малыша страдальчески искривилось. – От одного запаха еды нехорошо становится.
– Пойдем, – поднялся Оська. – Я тебя накормлю.
– Давай, давай! – встал Быков.
– Не надо, – попятился Малыш.
– Так накормлю... забудешь о качке.
Оська ухватил Малыша за плечи и, припадая на короткую правую ногу, вытолкнул его из каюты. За ним поднялись и остальные.
Буря не затихала. Из непроглядной темени вырастали волна за волной и с глухим рокотом разбивались об острый форштевень. По палубе с сердитым шипением металась черная вода, захлестывала ноги матросов, тащивших обмякшего, вялого Малыша в надстройку.
