Подошел Кубдя, немного вялый, с тревожным беспокойством на корявом лице.
— Собирай монатки-то, — сказал он.
Беспалых вскочил.
— Уходим, что ли? Я, сказывал, Анненков близко.
Кубдя поправил пояс. Патронташ и револьвер как-будто стесняли его.
— Никуда не уходим. Мы тут будем. Бабы с возами уйдут… от греха дальше. А нам, коли придется, так в белки надо…
— По другому следу?
Беспалых крепко уперся в землю и свистнул:
— Вот плакались работы нету!..
Между возами шла спокойная широкая фигура Селезнева. Он хозяйственным взглядом окидывал телеги и рыдваны и, как поторапливал раньше при молотьбе, немного покрякивая, так и теперь торопил:
— Собирайся, крещеные, собирайся. Эку уйму лопотины-то набрали.
Какая-то старуха в грязном озяме всплакнула:
— Жалко ведь барахлоть, Антон Семеныч.
— Так… так… — сказал Селезнев.
Горбулин довольным голосом произнес:
— Ай-да, большак!..
Через час по узким таежным тропам, подпрыгивая на корнях, тянулись в черни ирбитские телеги, трашпанки, коробки. Пищали ребятишки, в коробах гоготала птица, мычали привязанные за рога к телегам на веревках коровы, а мохноногие, пузатые лошаденки все тащили и тащили телеги. Поспевала земляника и пахло ей тихо и сладостно. Как всегда, чуть вершинами шебуршали кедры. А внизу, на далекие версты в тропах ехали люди; плакали и перекликались на разные голоса, как птицы.
Человек триста партизан пошли за обозами, на Золотое озеро; на елани осталось не больше сотни. Ушедшие были вооружены пистонами, дробовиками, а оставшиеся — винтовками. Расставили сторожевые посты, часовых и по тайге секреты. Стали ждать.
— Доволен? — спросил Кубдя у Селезнева. — Али еще скребет?
— Как-нибудь проживем, — ответил Селезнев, ухмыляясь.
— Вот и благословили тебя. Должон доволен быть.
В голосе у Кубди слышилось раздражение.
— Не жалуюсь. А кабы и пожалился — какая польза?
— Будто новрожденный ты, ступить не знашь куды.
Селезнев вскинул взгляд поверх головы Кубди и повел рот вбок.
— Слышал ты, — сказал он смягчающе, — Улея-то в персть легла.
Беспалых одурело подскочил на месте:
— Сожгли?..
— Спалили, — ответил просто Селезнев, вынимая кисет. — Ладно бабу во-время увез. Повесили бы. Озлены они на меня.
— Придут седни.
Селезнев завернул папироску, прытко повел глазами и слегка прикоснулся рукой до Кубди.
— Седни не будут, помяни мое слово. А Улея-то только присказка, притча-то потом будет.
Он разослал шинель на землю.
— Ложись, отдохни.
И, положив свое тело на землю, он углубленным, тягостным голосом проговорил:
