— Таньки да Толика Инюшкиных двойняшки пустяками занимаются. Так и знай, очередную пакость изобретают.
— Шалят мальчуганы? — спросил Антон.
— Невыносимо хулиганят! — Торчков сел рядом с Антоном. — В прошлым годе осенью чуть заикой меня не сделали. У тех же, Инюшкиных, заговорился я до ночи с Арсентием, дедом этих бандитов. Выхожу со свету на темное крыльцо, навстречу — черное с двумя головами! Не поверишь, Игнатьич, глаза, ноздри и ощеренные зубы у голов огнем полыхают! Ноги мои разом подкосились: «Змей Горыныч!» Ладно, следом за мной Арсентий до ветру из дому вышел. Сразу заржал, как жеребец, а после схватил хворостину да давай «Горыныча» охаживать! Оказалось, внуки его шутку учудили: внутренности из громадных тыкв выкинули, прорезали дырки, как на человечьей морде, и горящие лампочки от электрических батареек в тыквы всунули. Мне, понятно, ни хрена не случилось от их потехи, быстро оклемался. А учуди они такую штуку перед бабой на сносях?.. Как пить дать, еще одним недоноском на свете больше бы стало. Скажи, Игнатьич, не так?..
— Так, — согласился Антон и, посмотрев на дворнягу, спросил: — Ваша собачка, Иван Васильевич?
— Моя, Игнатьич. Купил щеночком у одного жулика в райцентре. Доказывал, проходимец, будто его мама — породистая овчарка чистых кровей. Папа — тоже интеллигентной породы. Даже золотую медаль из бронзы показывал. А щеночек, как подрос, оказался не овчаркой, а двор-терьером. Это наш завтэхник так выразился. Но, без вранья скажу, шибко умная собака. Смотри, щас калякать с ней буду… — Торчков присвистнул: — Пальма, ходь сюда!
Собака мигом прижалась к его ноге.
— Ну-ка, сучка, скажи Игнатьичу, сколько годов я не злоупотребляю алкоголем?
— Гав! Гав! — дважды пролаяла дворняжка.
— Правильно, вторую годовщину веду тверезый образ жизни, — Торчков погладил собаку. — А теперь подсчитай, сколько я употребил за свою жизнь ныне осуждаемых напитков?
— У-у-а… — задрав морду, протяжно завыла дворняга.
Бирюков расхохотался.
— Во, шавка, выкомаривает! — с гордостью проговорил Торчков. — Не поверишь, кому ни покажу этот номер — все за животы хватаются.
Собака, будто выполнив отведенную ей роль, побежала к озеру. Торчков, проводив ее взглядом, усмехнулся.
— А Гайдамачиху не любила — пуще, чем я. Бывало, как увидит старуху, аж из кожи вон лезла. Хочешь, Игнатьич, верь, хочешь — проверь: даже теперь, мертвую ведьму, узнает…
— Как это мертвую?.. — не понял Антон.
— А вот так! В самую ту ночь, когда Томка Тиунова сгинула, Пальма извелась от лая. Как зарядила в полночь гавкать — спасу нет. Не вытерпел я, вышел из хаты на двор и обомлел… Не поверишь, Гайдамачиха в черном одеянии, в каком ее в гроб уложили, сгорбившись, от Томкиной избы — к кладбищу, к кладбищу — и пропала. Видать, не может, ведьма, угомониться — выгребается ночами из могилы и шастает по деревне.
