– По-моему, вкусно, – говорит жена. – Надеюсь, что вкусно.
– А я не хочу, – говорит мой мальчик.
– Прекрати, – приказываю я.
– Ладно. – Он тут же отступает. Ему невмоготу, когда я им недоволен.
– А это что? – спрашивает дочь.
– Куриная печенка с лапшой в том винном соусе, который ты любишь к мясу. По-моему, тебе понравится.
– Не хочу, – бормочет мой мальчик.
– Но может, хоть попробуешь?
– Не люблю печенку.
– Это не печенка. Это курица.
– Это куриная печенка.
– Прошу тебя, попробуй.
– Попробую, – говорит он, – а потом пускай мне дадут сосиски.
– А мне можно печенки?
Затаив дыхание, мы с женой смотрим, как дочь мрачно, чуть ли не скорбно тыкает вилкой в куриную печенку и подносит ко рту маленький кусочек.
– Вкусно, – равнодушно говорит она и начинает есть.
У нас обоих гора с плеч.
Дочь у нас довольно высокая и полная, ей надо бы сидеть на диете, но жена, хоть и напоминает ей без конца о диете, тем не менее стряпает, к примеру, лапшу и накладывает на тарелки помногу, а дочь еще того гляди попросит добавки.
– Объедение, – говорю я.
– А сосиски мне дадут?
– Сара, сварите две сосиски.
– Передай мне, пожалуйста, хлеб.
Я пододвигаю дочери хлеб.
– У меня хорошая новость, – начинаю я, и все поворачиваются ко мне. Беседа с Артуром Бэроном все еще переполняет меня радостным волнением (и тщеславием); меня внезапно захлестывает волна великодушия и любви к ним, ко всем троим (ведь они моя семья, я и вправду к ним привязан), я решаю разделить с ними свою радость. – Да, похоже, у меня очень для всех нас важная новость.
Все трое глядят на меня с таким требовательным любопытством, что я просто не в силах продолжать.
– Какая? – спрашивает кто-то.
– Поразмыслив, я думаю, может, и не так уж это важно, – увиливаю я. – Да, в сущности говоря, совсем не важно. Даже неинтересно.
– Тогда почему ж ты так сказал? – спрашивает дочь.
– Чтоб помучить вас, – отшучиваюсь я.
– Что за черт? – говорит мой мальчик.
– Тебе в самом деле есть что сказать? – спрашивает жена.
– Может, да, – весело поддразниваю я, – а может, и нет.
– Он нас дразнит! – насмешливо и неприязненно поясняет моя дочь, обращаясь к брату.
(Опять она заставляет меня почувствовать себя дураком. И опять на меня вдруг накатывает властное, злое желание сделать ей больно, глубоко ранить резкой отповедью, перегнуться через обеденный стол и влепить пощечину, или дать подзатыльник, или побольней лягнуть в лодыжку или в голень. Но я могу лишь пропустить ее слова мимо ушей и сохранить видимость отеческого благодушия.)
