— Вот она, — сказала Агги, протягивая сестре красивую шпильку для волос, украшенную сапфиром.
Кристина поднялась с постели и вколола ее в волосы Агги возле виска.
— А теперь ступай! — Она подмигнула и сказала тоном светской дамы: — Моя дорогая мисс Агата, вы выглядите бесподобно! Как принцесса!
Агги захихикала и обхватила Кристину руками за шею. Кристина крепко сжала сестренку в объятиях. Она слишком хорошо помнила сырые комнаты и заплесневелый хлеб прежних дней, помнила, как они прятались за запертой дверью в жалком грязном пансионе, пока там кричали, бранились, дрались постояльцы, а возможно, происходило и что-то худшее. Она помнила долгие часы, когда молилась, чтобы мама вернулась поскорее, надеясь вопреки всему, что она будет на этот раз трезвой.
Чувство вины сжало сердце Кристины. Она была не очень хорошей дочерью, если питала такие чувства к своей матери, и понимала это. Особенно когда папа объяснил ей, что мама больна и именно поэтому так ведет себя. Хорошая дочь должна была бы любить мать, несмотря ни на что. Кристина закусила губу и еще сильнее обняла Агги.
Девон права: надо избавиться от папиной новой жены. Было бы предательством, если не чем-то худшим, если бы они допустили, чтобы кто-то нанес вред папе — после всего, что он сделал для них. Этот долг им никогда не суждено выплатить.
— О! — заерзала в объятиях сестры Агги. — Перестань так сжимать меня. Я не могу дышать!
Кристина выпустила Агги:
— Прости. Я задумалась. — Она повернулась к Девон: — Хорошо. И когда, по-твоему, мы начнем?
Дворецкий держал большой серебряный поднос с двумя письмами.
— Они прибыли нынче, когда вы выходили, мадам.
Нора Херст нахмурилась:
— О, Макнэр! Почему ты всегда используешь этот серебряный поднос — даже если писем так мало? — Она бросила шитье в корзинку, стоявшую у подлокотника кресла. — Это уж чересчур!
— Да, мадам, — согласился Макнэр, ухитрявшийся сохранить долгую стоическую приверженность хорошим манерам безотносительно к точке зрения своей госпожи.
Нора бросила взгляд на портрет над каминной доской, и выражение ее лица смягчилось.
— Джон никогда не мирился с подобной чепухой, и я не стану.
Взгляд дворецкого проследовал за взглядом хозяйки, и его лицо приняло точно такое же выражение, как у нее: нежности и глубокой печали.
— Нет, мадам. Он не стал бы с этим мириться. — Макнэр поставил поднос наклонно, снял с него письма и подал хозяйке. — Так лучше, мадам?
Глубокие морщины на тонкой коже щек старой дамы обозначились еще сильнее, когда она усмехнулась:
