— Олав, что ты, одумайся, не ставь меня в неловкое положение… Мы просим прощения, сын вечно читает детективы, и ему чудится бог знает что!
Небрежно поигрывая ключами от машины, Олав ответил:
— Ничего, мы ведь все были когда-то молодыми!
Я не понимал, и как только отец не замечает, что этот человек говорит все фальшивым тоном.
— Пойдем, пойдем, — велел мне отец. — Успеем еще остановить Мадиса, пока не поздно…
— Добрый вечер!
Пилле все же передала отцу, что я звонил! И они пришли вдвоем: директор с огромной связкой ключей в руке и Пилле в длинной юбке.
— Товарищ директор, знаете, эти мужчины — воры, один из них — муж уборщицы Реэт, и он выпил спирт, и они взяли граммофон в музыкальном классе! — пытался я выложить все на одном дыхании.
Директор покачал головой.
— Олав, я что-то ничего не понимаю…
— Мальчик просто не в себе, — принялся за свое отец, как бы извиняясь. — Эти люди просто помогают уборщице перевезти вещи…
— Ах так! — рассердился директор. — А вот на это у них нет сейчас никакого права!
Дверь школы открылась, и появился Март с узлами-пакетами в руках, а через мгновение в приоткрытой двери показалась и его жена с тем самым чемоданом, с которым она уже пыталась сегодня пуститься в путь. Уборщица Реэт произнесла тихо, еле слышно:
— Добрый вечер! — и затем не промолвила ни слова.
Похоже было, что у нее нет ни малейшей охоты садиться в машину: опустив чемодан на крылечко, она стояла, ссутулившись, глядя в землю, и немо слушала, как галдели остальные. И галдеж перед школой был сейчас громче, чем обычно! Прежде всего, сердитые крики директора (немногие знали, что спокойный, ясный голос нашего директора может сделаться буквально громоподобным, но мы убедились в этом однажды давным-давно, когда прогуляли всем классом), на которые отвечал грубый голос Марта:
— Со своей женой я могу делать что хочу! Рабовладельческий строй давно отменили! Если хочешь, можешь сам весь месяц убирать свою вшивую богадельню!
Время от времени Олав Второй кричал в открытое окно машины:
— Март, иди уже сюда! Март, ну что ты зря застрял!
А Пилле время от времени пыталась успокоить отца:
— Папа! Не нервничай! Папа, слышишь!
А когда на секунду возникала тишина, я уговаривал:
— Товарищ директор, они воры! Товарищ Сийль, у них в машине полно школьных вещей!
Весь этот шумный балаган на сумеречном школьном дворе, где пахло флоксами и туей, мог, пожалуй, напоминать оперу «Дочь полка», которую мы ездили смотреть в Таллинн, в знаменитый театр «Эстония»: каждый выкрикивал свои слова, а из этого получалась какая-то песенная неразбериха. Часть безмолвной публики — товарищ Теэсалу-старший — закурила сигарету, время от времени покачивала в изумлении головой, но, к счастью, больше уже не тащила меня домой.
