Каупо оставил меня, отца и Леди ждать, а сам пошел разыскивать штабную палатку. Мы все трое проголодались, и хотелось пить. Отец сказал, что наверняка где-то поблизости есть буфет, чуть попозже подкрепимся. Каупо заставил себя долго ждать, и, когда затем вернулся, на лице его была озорная улыбка: один сельский житель, владелец гончей, спросил у него, где тут должен находиться гинеколог, и Каупо дал ему адрес роддома в Пельгулинне, на окраине Таллинна.
— Вот будет шутка! — рассказывал Каупо, хихикая. — Представляешь, Юри? Когда этот мужлан наконец доберется в другой конец города и потребует осмотра!
— Ну, будем надеяться, что он спросит адрес еще у кого-нибудь, — сказал отец, усмехаясь.
— Видишь, Олав-парниша, что значит недостаток образования? Если бы тот мужик поучился подольше, он знал бы, что гинеколог — это женский врач, а кинолог — специалист по собакам! — Каупо расхохотался. Но мне было очень жаль того владельца гончей.
Мы посадили Леди на цепь и пошли в буфет. Каупо сказал, что у него по двум торговым делам переговоры, и уехал. Без него было гораздо спокойнее. Мы ели бутерброды с колбасой, я пил лимонад, а отец — пиво, и смотрели на собак. Больше всего на выставке было эстонских гончих — гладких, с черными спинами и желтыми мордами, их и в наших местах держат многие охотники. Некоторые гончие были покрупнее и потемнее, отец знал, что это русские гончие. Лайки мне не понравились — они все время шумели, были какими-то озлобленными, взъерошенными и, по-моему, походили на обычных дворняжек с хвостом колечком. Зато спаниели мне понравились, они немного напоминали сеттеров, только лапы у них как бы укороченные и уши свисали, пожалуй, слишком низко. А из сеттеров Леди была точно самой красивой. Еще один сеттер, правда, выделялся роскошной красновато-коричневой шубой, но глаза у него были тупые и сонные, а уши какие-то совсем вялые. Еще два сеттера, похожих на Леди, стояли, расставив лапы и свесив животы, — явно городские собаки, переевшиеся и мало бегающие.
Мне было жаль Леди, не понимающую, почему ее держат на цепи. Она изучала, что творится вокруг, нюхала следы прохожих и, похоже, совсем растерялась. Не находя знакомых запахов, она села на землю, задрала морду вверх и завыла почти по-волчьи. Но вдруг она заметила нас, встала, принялась яростно махать хвостом и призывно гавкать: «Сюда! Сюда! Я здесь! Идите сюда, освободите меня наконец!» Когда я присел рядом с нею, она положила передние лапы и морду мне на ботинок. Так она поступает всегда, если боится, что ее собираются где-то оставить.
