Но лето окончилось, наступил сентябрь, я пошел в первый класс, и бедняга Мёку вынужден был первую половину дня проводить один. С каждым днем у меня оставалось все меньше времени для него. Надо было учиться и ходить в гости к друзьям, не говоря уже о сборах октябрят. А по правде сказать, бегать с Мёку, как раньше, мне стало не так интересно. А Мёку прямо распирала жажда деятельности, он до того неуемно озоровал, что сумел прославиться на всю округу своими выходками.
Прежде всего Мёку завязал знакомство со строителями. Он посещал их каждый день и поддерживал с ними исключительно гастрономические отношения. Как они подсчитали, Мёку съел у них за неделю восемь пачек сигарет, в том числе две — с фильтром. Затем он слопал полную банку какого-то мела и таз киселя, привезенного для рабочих из столовой. После трепки, заданной козлу на стройплощадке, он сменил место действия и принялся навещать расположенный в двух километрах от нас хутор Кайду, где съел все выращенные хозяйкой георгины, астры, львиные зевы и сжевал ватное одеяло, вывешенное во дворе проветриваться. Хозяйка Кайду пожаловалась моей матери: стоит их овчарке Рексу заметить, что наш козел лезет во двор через подкоп под оградой, и пес приходит в бешенство от ярости и отчаяния, ибо Мёку настолько хитер, что держится как раз на таком расстоянии, чтобы его не мог достать бегающий на цепи Рекс. Пес ростом с теленка в бессильной злобе лаял и рвался с цепи как только мог, в то время как козел, приняв смиренный вид, пытался жевать атласное одеяло или в глубокой задумчивости лакомился львиным зевом. Мы стали держать Мёку днем на привязи, но ему каким-то образом удавалось освободиться, и он продолжал свои проделки.
Дорогу к школе Мёку узнал еще раньше, и теперь начал то и дело бегать туда трусцой. Можно было еще назвать смешным то, что козлик своими шишечками-рожками иногда легонько поддавал кому-нибудь. Смеялись, когда он впрыгнул через раскрытое окно в школьную кухню, опустился на колени в кастрюлю с манным муссом и в такой удобной позе лакомился сладким, приготовленным для нас, детей. Да, такие проделки еще можно было простить козлику-подростку. Но как назвать то, что случилось, когда у нас в зале проводилось торжественное собрание по случаю Дня учителя и я впервые в жизни выступал перед всей школой? Я и так-то жутко волновался — а вдруг забуду слова? — песня была, по-моему, ужасно длинной, и как раз, когда я пел: «Ох, эта мама, твердит упрямо: учиться трудно…» — дверь, оставшаяся неприкрытой, распахнулась, и на сцену выскочил счастливый Мёку. Он заметил меня и победно крикнул: «Ме-э-хеед!» Я, правда, допел песню до конца, но Мёку все время бодал меня, народ в зале смеялся и улыбался, а учительница музыки, аккомпанировавшая мне на рояле, сбилась — у нее от смеха слезились глаза. Под бурю аплодисментов я вытащил Мёку из зала, пунцовый от гнева и стыда. Он, правда, пошел со мной довольно послушно, только по лестнице отказался спускаться. Не оставалось ничего другого, как взять его на руки и понести вниз, но на половине лестницы он отблагодарил меня очередью своих «шоколадных шариков». Я дал козленку порядочный шлепок по лучшему месту, но оно у него твердое, как кость, и он не очень-то почувствовал удар. Потом я вернулся обратно в зал, и мне казалось, что со всех сторон на меня обращены насмешливые взгляды — я был опозорен и несчастен!
