— …Жаболизы, глистосмоки, гвалтівники пацюків…
— Военнопленный, — отвечал Юра Воробьев. — Мерзкий растлитель, да, детей. Ему нравится, когда дети, да-а, плачут.
— …Курвы смердючи, мразь кацапо-фашистська…
— Слышали уже. Молчать! — приказал Сеня. — Однозначно, я генерал русской армии! — и, дождавшись тишины, поучил жизни Юру: — Плачут не только дети, Юрий Васильевич. Плачут и депутаты Госдумы, у которых берут взаймы деньги и не… Кстати или некстати, Фрол, но ты тоже хорош: где наш воздушный флот, где мои «Осы»[29]? Отвечай!
— Не надо, не надо ос! — забился еще глубже в гедоническое кресло человечек, закрывая лицо руками. — Не надо повидла!
— Что с этим придурком, он в своем уме? — спросил я. Тревога моя усиливалась.
— Эй, Алеша, да, не беспокойся! — сказал Юра. — Я обещал намазать ему рыльце, да, детским повидлом и впустить в кабинет ос. А он, да-а, боится.
Человечек вдруг выпрямил спину, сверкнул глазами на портрет Макаренко и спросил у этого портрета:
— Зачем? Зачем я, простой деревенский паренек, вступил в ряды КПСС и стал руководящим работником? Зачем пошел учиться в Высшую партийную школу? Зачем? Я же был чист, как… чист, как… Нет слов! Это ты, ты, ты виноват, кацапюра, что меня теперь не отпускают по нужде!
«Немудрено, — подумал я. — Сами, бывало, косили. А нынче такое мироустроение, что каждый вор норовит закосить «под политику».
— Какое безобразие, это же прямое нарушение прав чоловiка! Под мою личную ответственность отведите парня на горшок! — ходатайствовал за пана Самотыку наш думец…
Под охраной перекованных на орала Юрой киевских милиционеров, под взглядами сирот, припавших к стеклам классных окон, мы гуськом шли к недалекой поляне в лесу, где стоял летательный аппарат конструкции Ипатекина.
Вася шел, не оборачиваясь, молча, собранно. Он выходил из сиротского ада в жизнь, которую видел лишь в телесериалах, в жизнь, где его ждали неведомые ему родные. Милиционеры жевали на ходу что-то конфискованное Фролом в директорском логове. На непослушных его воле ногах шел в неволю и пан Самотыко. Когда он споткнулся, мы услышали одобрительный свист из окон школьных классов — Самотыко не обернулся. Сеня с Фролом говорили об упрощении задачи обеспечения вертолета топливом и маслами при удалении от места базирования. Мы с Юрой шли в хвосте. Юра рассказывал мне о своем аварийном приземлении в Новосибирске. Он выглядел предельно усталым, чаще, чем обычно, «дакал», терял мысль, искал ее окольными путями.
