И оно пришло, наше время. Наши люди из психушек — они повсюду, тем более что идеальной психики, господа, ни у кого нет. В Сибири, например, живет поэт Иван Овчинников-Ржавый, удивительный человек, который шестьдесят лет обходится без денег. Он их принципиально в руки не берет. Такой у него обет служения Музе. Мешает это кому-нибудь? Не думаю. Сумасшедший он или нет? Нет, он первопроходец.
Один из нас, кондуктор трамвая Петя Зленко, тоже никому не мешает: сегодня дрейфует на льдине по Гольфстриму. Он собирался совершить на льдине экскурсионную поездку к развалинам храма Навуходоносора и попутно въехать прямиком в книгу рекордов Гиннеса. По морским семафорам он узнал, что советская власть сдулась окончательно, но он свято верил ей и не захотел возвращаться на материк до ее реставрации.
На примере дрейфующего своего товарища я могу утверждать, что настоящий православный мужчина — господин страха, а не его раб. Ведь дрейфуя, льдина тает, но Петр Зленко не сдрейфит. Тает ледовая шапка Земли, и с нею шансы героя на возвращение. Но он предпочел свободу жить и умереть в океане — демократическим свободам быть утопленным в собственных кровавых соплях. Вот такие у нас в клинике воспитывались кадры.
2
Все мы, по возможности, видимся поныне и без горячки обсуждаем проект будущего профсоюза-автономии психов всея Руси. Помогаем себе сами. Дело перспективное: если вся нация будет жить со справками — нас никому не победить и никому не ограбить. Мы же уроем любого и всякого, ибо на всякого мудреца довольно ее — справки. Правильно говорил мой сибирский коллега, поэт Иван Овчинников-Ржавый, на избрании наших руководящих органов:
— Мне не надо твоих характеристик, ты мне свою историю болезни подавай!
Поэтому, когда в годы перестройки разрешили сниматься с психиатрического учета по желанию или вовсе не вставать на учет, мы восприняли это законодательное послабление как торжество попранной справедливости. Такие политические борцы, как Сеня, наконец-то получили право снять с себя облыжные обвинения.
Спасибо перестройке: с учета снялись огромные батальоны и армии, армады и флоты мнимых больных, но с ними вместе тьмы и тьмы настоящих злодеев. Получается: нарушать права человека нельзя, а то, что при этом нарушаются права огромного числа других лиц, никого не волнует. Рост тяжких преступлений на совести лукавых гуманистов, место которым на просторах Колымы и в трущобах бедламов. Больные «больные» считают себя здоровыми на все сто, а близких своих — сумасшедшими или злодеями на все сто пятьдесят.
