Поучусь я двадцать лiт та стану прохфессором,
Поселюсь зовсiм у Москве на вулiце Горького,
Вiду я до зоренькi цобачку вiгулiвать,
Помахаю кукiшем та поплюю вокруг себя!..
Творог, творог, творог, творог — нэ хлорка.
Утюг, утюг, утюг, утюг — нэ пейджер.
Кумыс, кумыс, кумыс, кумыс — нэ пыво.
Москва, Москва, Москва, Москва — тьфу, пакость!
[13]Народ на майдане выдает драйв:
Тьфу-тьфу-тьфу-бе-бе-бе-бе-бе-бе!
Hя-ня-ня-ме-ме-ме-ме-ме-ме!
Бу-бу-бу-утю-тю-тю-тю-тю!
Бе-бе-бе-улю-лю-лю-лю-лю!
Это же массовый психоз! За политическое безумие мы будем платить дружно и вместе: и хохлы, и москали — когда придет настоящая демократия. А пока так и представляется утренняя Америка, детки — тоже, как и мы, безнациональные американцы. Их мама печатает на кухне доллары для всего мира — это надомная работа, но…
— Мама! — говорят несмышленыши по-американски. — А куда это ушел наш папа? На работу?
— Да, дети! Ваш папа повез демократию в другие страны мира.
— А почему он повез ее на танке?
— Там очень плохие дороги, дети. Их надо бомбить и переделывать заново!..»
3
«…Да-а, дети мои! Но что нынче может Москва-мама? От Кремля несет падалью. Нынче в Москве закрыли православный храм святого Иоанна Кронштадтского возле метро «Водный стадион». А мне жаль, очень жаль детишек папы Киева и мамы Москвы. Мне-то понятно, что «Karasik» — это означает не керосин, а «Портной Карасик». «Дитячій притулок» — тоже понятно, благодаря тому, что для удобства национальных меньшинств тут же сделан перевод — «Детский сад». Но «смеріхел» непонятен еще более, чем «Коуту всерокомпама», и еще более ошеломляюще, чем «Їдальня».
Они забывают простую вещь: живой язык это тот, на котором говорят люди здесь и сейчас. Ведь еще Декарт рекомендовал: «Уточняйте значения слов и вы избавите человечество от половины заблуждений». А каково же детям человеческим? Чому воны повинны перекладати для себе з «української» те, що вам зрозуміло, а мені — ні? Чому я повинен на запальничку[14] говорить «спалахуйка»? Ну, спала бы и спала себе эта самая штучка…»
Бедный мой брат и товарищ по психлечебнице Юра Воробьев, светло и печально любящий детей всей земли, а русских — особенно. Я обращаюсь, дорогой мой, к тебе со словами: ну, ладно, мы уже пожили, и голыми задницами масс нас не удивишь, а за детей страшно и мне тоже. Я знаю: доброта присуща твоей душе как таковая, знаю, что Господь лишил тебя способности злиться по пустякам, но только зачем ты хочешь исправить этот безумный мир? Зачем ты телепортировался на украинские выборы, только ли потому, что все твои предки — малоросы?
