– Ладно, – Лёка тяжело поднялась со стула, – Но ты сама придешь ко мне. Сама вернешься, слышишь? Я это знаю. И ты знаешь. И я подожду.
Лёка ушла, а Женя как во сне включила магнитофон и зажгла свечи. Всё было кончено. Она сама отказалась от собственного счастья.
В городе моем завяли цветы.
В городе моем ушли поезда.
В городе моем только ты
всегда, всегда, всегда, всегда.
В городе моем ночь ударит в набат.
Она также одинока, как я.
В городе моем я напишу на небе:
"Мне незачем быть в этом городе
без тебя".
Женька стояла в ванной комнате, уткнувшись лбом в зеркало. Вокруг витал терпкий запах и вечная Арбенина толчками ударялась в уши. Ничего было больше неинтересно и неважно.
– Зачем я живу?, – спросила Женя у своего отражения, – Ради кого? Ради чего? Единственного человека, который был по-настоящему важен мне, я прогнала. Прогнала из-за каких-то дурацких принципов. Из-за них я отказалась от возможности снова быть счастливой. Из-за них я умерла. Меня больше нет. Давно нет, если смотреть правде в глаза.
Острое лезвие оставило первый след на коже. Больно не было. Слёзы не застилали глаза. Женька просто водила лезвием бритвы по венкам и удивлялась капающей на кафель крови.
– Как просто…, – прошептала, – И совсем не больно. Еще немножко – и я уйду. Туда, где не будет ничего. Где всё будет спокойно. И правильно.
На Жениной руке появился еще один надрез. Она глубже нажала лезвием и вот теперь действительно стало больно. Кровь уже не капала, а текла на холодный пол.
– Еще чуть-чуть, – уговаривала себя Женя, – Потерпи немножко, и всё закончится.
Снова надрез. Странно – оказывается, в жизни всё совсем не так, как в кино. И кровь больше не течет на пол. Ей нужны всё новые и новые надрезы, этой крови. Чтобы её было много.
Женька осторожно присела на пол. Закружилась голова. Кровь стекала и вместе с ней потихоньку уходила жизнь.
– Мне не нужна эта жизнь без Ленки, – снова прошептала Женя, – Без неё ничего не имеет смысла. А я сама отказалась… сама…
Откинулась назад голова. Кожа стала совсем белой. И веки отяжелели так, что – кажется – уже не поднять. Женька старалась не думать. Это было не так сложно – вместе с кровью утекала не только жизнь, но и мысли. Тяжелые, горькие. Все они растворялись на ледяном кафеле.
– Прости меня, мама, – прошептала Женя и закрыла глаза, – Прости меня.
А еще через секунду открыла снова.
– Что же ты делаешь, доченька?!, – родной и полузабытый голос прозвучал где-то в голове. И вдруг к нему прибавился еще один: – Не надо, малыш. Не нужно сюда торопиться.
