Он отпил еще бренди. Потом встал с кресла и подошел к ней, чтобы лучше рассмотреть ее лицо, сильнее ощутить эту неотразимость. В забытьи, полуопустив веки, может быть на грани между сном и явью, она, наверное, витала в гибельном блаженстве, точно совсем освободившись от своего тела и ото всех земных связей, и из-под ее ресниц мерцал таинственный зеленый свет. Может быть, у нее были зрительные галлюцинации и она видела яркие, страстно желанные образы, плод своей возбужденной фантазии – то, чего она хотела и не могла достичь, или испытывала приятное, неясное ощущение, будто парит в пространстве, как бесплотный дух. Но вместе с тем подобное действие морфия говорило и о неизбежности ее близкой гибели. Это блаженство, это спокойствие она получала, принимая восемьдесят сантиграммов в день. «Спаси ее, – шептал ему внутренний голос, – спаси ее от гибели, от отчаяния, от тупости, в которую она все глубже погружается после каждого нового укола». Но то был только смешной, беспомощный голос любви. Он вдруг понял, что и правда слишком поздно, что разрушение нельзя остановить, что костлявые руки смерти уже схватили Фани и постепенно, за несколько месяцев, увлекут ее в могилу. Никакое уменьшение доз, никакая клиника, никакой санаторий не помогут ей. И тогда Луис почувствовал ледяную пустоту одиночества, которое скоро опять станет его уделом.
Стоя над пей, оп увидел, что веки ее приподнялись, что она его заметила и сделала движение рукой, точно хотела прогнать его от себя.
– Оставь меня ненадолго, – попросила она далеким голосом. – В столе, в ящике, сигареты… Кури, они недурны!..
Он медленно отошел, потрясенный до глубины души тем, что видел, не стал искать сигарет и снова сел в кресло. Он не знал, долго ли просидел так, потому что думал о пей и был одурманен, алкоголем. Легкий шорох заставил его вздрогнуть. Он поднял голову и увидел, что она идет к нему с большой коробкой сигарет в руках. Теперь она опять спустилась на землю с высот своего гибельного рая и опять была в том же настроении, что и утром, в музее: легко и приятно возбужденная, готовая беседовать, шутить. Ее исхудалая рука протянула ему коробку, и он заметил, что эта рука, даже в своей страшной бледности, изящна и красива, как ее брови и ноздри, как нежные очертания ее губ, как все в ней. Мысль, что так близко от него, под пеньюаром, скрыто прекрасное тело, чистое и гладкое, как мрамор, тело любимой женщины, вдруг затмила ему рассудок.
