Новый цинизм — именно потому, что он существует как личностная фундаментальная установка, применяющаяся к положению вещей в мире,— уже не бросается в глаза в той мере, в какой это соответствовало бы сложившемуся представлению о нем. Он облекает себя в форму деликатности, как мы вскоре увидим *, это главное, ключевое слово, изящный эвфемизм для того, чтобы уйти от разговора об отчуждении. Приспособленчество, сознающее себя таковым и пожертвовавшее знанием лучшего в силу «вынужденной необходимости», уже не видит повода для того, чтобы агрессивно и скандально выставлять себя напоказ в обнаженном виде. Есть такая нагота, которая уже не воспринимается как разоблачение и не предполагает выставления на всеобщее обозрение никаких «голых фактов», на почву которых можно встать с веселым и ясным реализмом. Неоциническая сделка с реалиями представляет собой нечто жалкое, а не суверенно-обнаженное. Поэтому и в методологическом плане не так-то легко найти способ выражения в языке диффузного цинизма с его нечетко очерченным профилем. Он отступил и укрылся за скучной взрослостью, которая скрывает свое знание, уже не годящееся для атак, как некий постыдный недостаток. Крупные наступательные демонстрации цинической дерзости стали редкостью; они сменились приступами хандры, а для сарказма не хватает энергии. Гелен даже полагал, что сегодня уже и англичане не способны на ехидство, потому что запасы недовольства истощены и все стали считаться с реалиями. Разочарование и досада, которые последовали за предпринятыми атаками, уже не дают раскрывать рот настолько широко, что от этого могло бы выиграть Просвещение.
Это одна из причин, по которой во второй части данной книги приводится непропорционально много «цинического материала» из времен Веймарской республики, при том, что документы, относящиеся к более ранним периодам, и вовсе не рассматриваются. В историческом разделе, описывая Веймарский симптом, я предпринимаю попытку дать физиогномику эпохи. При этом идет речь о характеристике десятилетия, ближайшим наследником которого стал фашизм, а последующими наследниками являемся мы сегодняшние. Говорить о Веймарской республике все еще значит заниматься социальным самопознанием. По причинам, которые можно указать, культура той эпохи была предрасположена к цинизму; как никакая другая ранее; она произвела на свет множество блестяще выраженных цинических позиций, которые можно использовать как образцы для изучения основ, как школьные примеры. Она более сильно и остро испытывает муки от модернизации и говорит об утрате своих иллюзий более холодно и резко, чем на то способно любое современное общество. Мы находим в ней из ряда вон выходящие определения современного несчастного сознания, столь выдающиеся, что они обладают жгучей актуальностью по сей день, и, возможно, даже такие, чью общую значимость мы способны понять только сейчас.
