Мой бедный Марат | страница 9



Леонидик. Леонидик… бесспорно смешно. (Не сразу.) Вы помолчите немножко, я кое-что вам расскажу. К тому же он съел вашу посылку, как сказал опечаленный Марат, – и теперь вы самые близкие ему люди. А эту историю мне надо кому-то рассказать… с ней бывает невесело одному. (Помолчал.) Я очень любил свою мать. Неимоверно. Отец был занятой человек, вечно пропадал на работе, и все его постоянно хвалили. Кажется, один я не знал, чем же он все-таки хорош. Правда, каждое воскресенье от двух до четырех он старательно беседовал со мной, только… в его представлении мне всегда было года на три меньше… (Задумался.) Он умер пять лет назад, в день моего рождения – мне в тот день исполнилось двенадцать. На кладбище собралось много народу, и все называли его замечательным человеком. Может быть. Не спорю. Но он умер, а в моей жизни ничего не изменилось… Только обеды стали победнее. (Улыбнулся вдруг.) А мама была для меня всем – веселая, смешная, добрая. Мы всюду ходили с ней вместе, как обезьянки-неразлучники. А потом появился человек… один человек… И она просто забыла меня – понимаете? Ну зачем!… Не такой уж он был молодой, совсем некрасивый, все время пел ей песни тихонечко… И по вечерам я слышал, как они танцевали в соседней комнате… вдвоем! Когда началась война, его в армию не взяли… Куда там – он такой близорукий: кота от собаки не мог отличить. Хорошо хоть он не очень был нудный – все-таки не слишком паниковал во время бомбежек. Начался голод… Я видел, как они становились все слабее и слабее, к Новому году совсем отощали. (Резко.) Слушайте, что я вам скажу: мне было их жалко, и все-таки я не мог им забыть… (Торопливо.) Как-то раз, когда дело стало совсем уже плохо, я увидел, что она подсунула ему часть своего хлеба. Он ничего не заметил и съел его. С каждым днем она слабела все больше. Но он ведь был близорук и не замечал разницы в порциях. Но я-то видел!… Даже когда она умирала, она смотрела в его сторону… Хотя последние слова сказала все-таки мне: «Ты следи за ним, Леонидик»… (Помолчал.) Раньше он не очень-то обращал на меня внимание, а теперь все вдруг изменилось; он стал рассказывать мне разные истории из своей жизни и о том, как ему невесело жилось, пока он ее не встретил. Он даже иногда пел мне тихонько те самые песни, которые пел ей, и рассказывал, что в молодости был душой самодеятельности и его чем-то премировали. Однажды он долго глядел на меня и вдруг сказал: «Ты удивительно похож на нее, Леонидик». Вот с того дня он и начал подсовывать мне свой хлеб, – я, конечно, не брал, но он никак не хотел успокоиться и здорово радовался, когда ему удавалось провести меня. Я понимаю, я обязан был все простить им… Я был должен полюбить этого человека, но я не мог!… И только перед самой смертью он вдруг понял все и попросил прощения… И когда он умер, я заплакал, хотя так и не забыл ему… не мог. Не могу.