Но Целест понимал, почему одержимый завизжал. Целест был "воином" — их боялись, но в меру — так опасаются револьвера или обоюдоострого кинжала; Целест мог вызвать огонь или заморозить арктическим льдом, выстрелить шипами или оплавить кислотой. Не более того.
"Мистиков" недолюбливали даже высокопоставленные чиновники и аристократы. Как-то Рони с характерной отрешенной горечью заметил: "мистик"-Магнит отличается от одержимого только тем, что убить его — незаконно. Святых мало — каждому есть чего спрятать от эмпатов; редкий мазохист-фанатик исповедей настолько пустит в душу добровольно. Защита или нет — большинству неприятно.
Целест привык. Рони его напарник слишком давно. И друг… да, и друг тоже.
Еще Целесту любопытно. Сколько ни смотри — все равно любопытно.
Черты лица у Рони невыразительные, словно размазанный дождем акварельный рисунок, и выражение почти не меняется; стоит рядом — отрешенный, потерянный, как деревенский дурачок на столичном гулянии. А узник хрипит до кровавой пены, и молит… молится…
Жаль, Целест способен наблюдать лишь внешние проявления. Говорят, кто испил полную чашу кошмаров, насланных хорошим мистиком, почтет Ад за дом престарелых, а Сатану — за ворчливого старикашку с клюкой. Одержимый слабо подвывает, по уголкам рта ползет кровавая пена, а глаза закатились, как у эпилептика. Рони стоит рядом — маленький, неприметный человечек.
Всего-то минуты три. Максимум — пять; меньше, чем на сигарету требуется.
Говорят, для мистика — и жертвы, эти мгновения длиннее бесконечности, поделенной на нуль.
— Отозвался, — Рони пригладил короткие белесые волосы, отчего те приобрели еще более взлохмаченный вид. — Проклятье, ну сразу ясно же, что он мой…
— Правила, — поднял указательный палец Целест. На длинном аккуратном ногте присохла капля крови, Целест скривился и оттер ее о мантию. — "Испытания телесные прежде, дабы каждое рекомое слово втуне не пропало; таков закон о "разумных одержимых". Видимо, в Совете решили…
— …что мы сожрем все мозги несчастных одержимых, не поделившись с вами кровью.
Пару мгновений Целесту потребовалось, чтобы опознать за безнадежно-скучным тоном шутку. Между прочим, целое искусство. Когда-то не хватало и часа!
— Черт, — расхохотался он. — Ты хоть для разнообразия пользуйся интонацией… знаешь, паузы — это запятые, восклицательные знаки… ладно, молчу. Что с клиентом?
Рони пожал плечами. Теперь стоял он спиной к узнику, зато Целест еще рассматривал дикаря. Искалеченное тело застыло в позе наркомана в экстазе, смуглая кожа посерела до оттенка плесневелых камней пыточной. Дикарь жив, конечно. Тот случай, когда эвтаназия оказалась бы полезнее витаминов…
