— Лучше бы вам сразу отказаться от своей затеи, — попытался отпугнуть просителя из Хиросимы старший лейтенант Ф., начальник этого огромного склада. Как вы, собственно, представляете себе все дальнейшее, молодой человек? Шестьсот дюжих солдат работали полгода, чтобы перевезти это добро в горы. А вы хотите перебазировать его в предельно короткий срок — до наступления холодов. Немыслимо!
Однако, поскольку эти аргументы, по-видимому, не произвели на Хамаи должного впечатления, офицер рассвирепел.
— Запомните, мы проиграли войну! Вы, видно, ничего не соображаете. То, что вы задумали, — лишь пустая трата ценной рабочей силы.
С этими словами офицер, резко повернувшись на каблуках, стал спиной к просителю и устремил взгляд в окно. Всем своим видом он давал понять, что разговор надо считать оконченным.
А Хамаи между тем еще ни разу даже не раскрыл рта. «Тот, кто говорит, когда другой молчит, скоро выдохнется», — сказал он себе в ожидании новой вспышки гнева со стороны своего оппонента. Он ждал, а вместе о ним ждали десятки тысяч людей, которых необходимо было спасти от зимней стужи.
Но офицер поступил уж совершенно неожиданно. Выхватив резким движением револьвер из кобуры, он взвел курок. Хамаи инстинктивно отступил, думая уже о том, где бы найти укрытие. Но старший лейтенант, даже не взглянув на него, начал беспорядочно стрелять через открытое окно.
Разговор происходил в административном корпусе сельскохозяйственной академии в Сайдзё. Большинство зданий академии были заняты военными властями. У помещения, где находились Хамаи и офицер, была расположена спортивная площадка, и, когда Ха-маи полюбопытствовал, куда, собственно, целится взволнованный офицер, он увидал внизу среди турников и брусьев целые штабеля курток, брюк и шинелей, в которые старший лейтенант палил до тех пор, пока у него не кончились патроны.
Только тогда он снова обратился к посетителю. Его продолговатое монгольское лицо выражало скорее отчаяние, нежели гнев.
— Неужели вы не понимаете? Не могу же я так просто передать вам этот склад. Разве мы не будем больше воевать? Ни с того, ни с сего я должен от всего отказаться. Даже девушки из нашего штаба поклялись продолжать борьбу до конца.
Теперь офицер уже окончательно выдохся. Нерешительно, с отсутствующим видом играл он своим разряженным револьвером. А когда снова заговорил, голос его звучал надтреснуто. Он готов был расплакаться: ведь и этот последний его протест против очевидного поражения ни к чему не привел.
