Сэм, меня тестируют, сказал Генри.
Со мной делали то же самое. Антимоб просачивался сквозь поры, разливался под кожей, проникал в кровь, занимал каждую клетку моего тела. Я чувствовал это как горячий дым, пронизывающий меня насквозь и обжигающий изнутри.
Мой несчастный желудок, переполненный клубникой с шампанским, выстрелил наружу розовым гейзером. Рвота стекла по подбородку и прикипела к груди.
Я метался по полу, переворачивая другие столы. Битое стекло впивалось в меня, но не могло прорезать тонкую пленку.
Фернандо Боа, сказал кто-то по-испански голосом Генри. Вы арестованы за побег от властей штата Оахака. Сдавайтесь. Любая попытка бегства приведет к немедленной казни.
— Не Боа, — выдавил я. — Харджер! Самсон Харджер!
Я зажмурился, но антимоб уже просачивался сквозь веки и растекался по сетчатке, тестируя ее. Перед глазами полыхнули белые вспышки, рев урагана наполнил голову.
Оказать им сопротивление? — крикнул Генри. Я думаю, следует!
— Нет! — заорал я.
Настоящие мучения начались, когда антимоб приступил к проверке нервных клеток всего организма. Каждое мышечное волокно, каждый кровеносный сосуд, каждая волосяная луковичка, суставы и внутренности загорелись одновременно. Мозг дребезжал в черепной коробке, кишки лезли наружу. Я невнятно молил о пощаде.
Внезапно конвульсии прекратились. Триллионы работающих во мне двигателей разом перестали работать.
Я могу, сказал Генри. Я знаю как.
— Нет, Генри!
Изоляционная обертка замерцала и осыпалась с меня, точно пыль. Я снова мог пользоваться дневным светом и воздухом, весь перепачканный, обожженный, распухший, однако целый. Лежа один на поле брани среди перевернутых тентов, я бы охотно уполз отсюда, но слизняк по-прежнему сковывал мои ноги.
— Зря ты, Генри, — прохрипел я. — Им это совсем не понравится.
Нейронный шторм без всякого предупреждения снова обрушился на меня, еще хуже, чем раньше. Из слизняка полез новый саван — он сдавливал ноги, как тюбик с краской, кости трещали.
— Пожалуйста, отпустите меня! — взмолился я.
Не теряя сознания, я очутился как бы в другой комнате. Шторм теперь бушевал где-то за стеной. В комнате был еще один человек, смутно мне знакомый, — мускулистый, среднего роста, с желтыми, тронутыми сединой волосами, с невыразимо теплой улыбкой на простецком круглом лице.
— Не беспокойся, — сказал он о буре за стенкой, — это пройдет.
Голос у него был как у Генри.
— Надо было слушаться меня, Генри, — нахмурился я. — У кого это ты набрался непослушания?
