До адвокатуры Юрий Петрович служил в управлении ФСБ по Москве и Московской области следователем и на первой же нашей встрече сказал, что он специалист по такого рода делам, которое ведется в отношении меня. Не знаю, как он относился к своей организации, когда там работал, но в нынешнем своем качестве явно не воспринимал ее с почтением и не скрывал этого. Знание вопроса «изнутри» позволяло ему видеть мое дело со всех сторон и прогнозировать выверты следствия. Впоследствии он часто, выступая в суде и в прессе, начинал свою речь словами: «Меня учили заниматься такими делами и ловить шпионов, но здесь не тот случай. Это я говорю и как профессионал, и как адвокат».
Эмоционально сдержанный и в должной мере профессионально циничный, он сразу же дал мне установку:
— Не идите на поводу у следствия, не вздумайте оговаривать себя. Они блефуют. Если бы были хоть какие-то улики против вас, то их бы давно предъявили. А они лишь пытаются что-то вытянуть из вас и на ваших показаниях построить обвинение. Трудно сказать заранее, что получится из моей работы, никаких обещаний я вам дать не могу. Будем бороться. И главное — ничего не бойтесь, я с вами.
По мнению Гервиса, самой лучшей линией защиты должно было бы быть мое молчание на допросах. Но время упущено. Он-то мне впервые и разъяснил, что такое статья 51 российской Конституции, позволяющая человеку не свидетельствовать против себя и своих родственников, и другие мои права. Стало ясно, почему меня практически лишали адвоката все предыдущее время.
Его рекомендации касались и поведения в камере:
— Будьте сдержаны, не откровенничайте и не болтайте лишнего. С вами наверняка не случайные люди. Не болтайте и в других помещениях тюрьмы.
О последнем я догадывался, поскольку читал и Солженицына, и детективы. Логика тюрьмы подсказывала, что другого и быть не может. Но, с другой стороны, я искренне не понимал, чего мне в этой связи бояться. Что бы я ни сказал, это никак не могло свидетельствовать о моей вине, поскольку ее не было и все обвинения были надуманными.
Но Юрий Петрович знал лучше. Именно с учетом этого, мы с ним и беседовали в маленьких, летом душных, а зимой холодных, адвокатских комнатах «Лефортово». Что-то писали, прикрывая рукой, что-то говорили губами, что-то оставляли для обсуждения в зале суда. Зачастую говорили и вслух, чтобы через несколько дней получить ответ или от следователя в период следствия, или от судьи, когда уже шел суд. То, что изолятор прослушивался насквозь, практически не скрывалось. Стоило пошептать в камере своему соседу на ухо, как тут же открывалась «кормушка» и следовал окрик вертухая:
