Миновали пруссаки поля с ровно стоящими копнами хлебов, скошенный клевер на участке Станека, ольховую рощу. На луга прибрежные выехали. Однако и следа моста на Особлоге не нашли. Не было также и мельницы, что стояла на широкой речке, в Особлогу впадавшей. Спокойно волны, о берег плескались, сухие ветки да стебли травы несли, к берегу их прибивая.
Сошел с коня Манштейн и у самой воды остановился. В изумлении на ее быстрый бег посмотрел.
— Но где же эта мельница? Где наше прусское знамя? — обратился он к своим кирасирам.
Молчали они.
— Где же мельница? — шептали устрашенные люди.
Но только плеск реки был им ответом. Спокойно катились волны, переливаясь на солнце, словно чешуя серебристая. А потом, из каких-то глубин далеких, вынесла река и выбросила у самых ног изумленного генерала древко от знамени — поломанное. Прошло минут несколько, и вот уже волны выбросили знамя с орлом прусским, надвое разодранным — будто чьи-то неведомые руки изо всей силы тащили его в разные стороны…
КАК УТОПЕЦ КУБЕ НА ПЛОТИНЕ ПОКАЗАЛСЯ
На берегу Жабьей Струги[9], неподалеку от деревни Кокотинец, был у старушки Сквожины хороший надел луговой — как раз у плотины, за мельницей. Поседела старушка, сгорбилась от трудов непосильных в поле и дома, лицо ее, опаленное солнцем, глубокие морщины избороздили, а слезы, которых немало она в жизни пролила, начисто блеск ее глаз вымыли.
В убогой лачужке бабки Сквожины подрастал внучек ее единственный, Куба, — крепкий, будто дубок молодой, румянолицый и светловолосый. В нем одном видела Сквожина всю надежду жизни своей, потому и любила его безмерно, и пестовала с малых лет. И хотя не раз в хату к ним нужда заглядывала — не было случая, чтобы Кубе похлебки не хватило или башмаков на зиму.
Тринадцатый годок уже парню миновал, почти что до отцовых рубах дорос, но малую пользу он бабке приносил в хозяйстве: не было во всём Кокотинце другого такого лентяя и сони.
Тщетно учитель в школе сурово его наставлял, тщетно дядья и тетки пытались из него эту противную леность выбить — Куба только обеду и ужину рад был, а на косы и грабли глядеть не хотел. А если и выйдет на луг, еще меньше проку: когда бы ни пришлось сено ворошить или в стог его метать — Куба раз-другой махнет граблями, под молодым буком уляжется, да и спит себе до вечера. Частенько таким манером и сено замокнет — не больно-то парень спешил подгрести его, да на сеновал отправить.
А тем временем старушке всё труднее работать на лугу становилось. Восьмой десяток Сквожина доживала, поэтому всё чаще приходилось ей на луг Кубу посылать…
