Ленинский конспект книги Фейербаха о философии Лейбница.
«…Сознание… первично только для меня, а не само по себе. С точки зрения моего сознания я существую потому, что я сознаю себя;но с точки зрения моего тела я сознаю себя потому, что я существую…»
На полях рядом с ленинскими «нотабене» твои пометки — восклицания и вопросы. Ссылки на Канта и Гегеля обращают тебя к их книгам, стараешься вникнуть, чтобы, снова и снова обратившись к Ильичу, до конца погрузиться в глубины его мысли.
И там, где об Аристотеле, рядом с ленинской потрясающей строкой: «Поповщина убила в Аристотеле живое и увековечила мертвое» — твое «замечательно!!».
Я стараюсь вникнуть в сущность твоих пометок даже там, где они слишком неразборчивы, записаны едва приметным прикосновением карандашного острия. Ты словно робеешь записать свою мысль возле ленинской. И в то же время — не можешь не записать… Понимаю тебя, сын! Только в жизни порой все гораздо проще и гораздо огромней, чем иной раз мы это представляем себе. Ленин — для тебя, для меня, для всех — это как дыхание, как удары доброго здорового сердца. И для меня становится почти реальным, существующим здесь, возле, вот сию мипуту, течение твоей мысли — ручеек, выбегающий из океана мысли ленинской.
И память переносит меня в недальнее прошлое. Тебе шел восемнадцатый.
Как-то, вернувшись из книжного магазина, я предложил:
— Саня, не сходишь ли со мной: купил, понимаешь, подписное издание — Ленин, полное собрание сочинений, — и почти три десятка томов можно забрать сразу. Поможешь?
Ты подпрыгнул так, что забренчала посуда в буфете, и заголосил на радостях:
— Папа, ты гений! Пошли немедленно!
Тот день обернулся для тебя праздником. Мы принесли книги, и, пока я расставлял их по полкам, ты раскрыл наугад одну: двадцать девятый том, «Философские тетради». Полистал…
Место на полке между двадцать восьмым и тридцатым надолго так и осталось незанятым… Ты уселся за свой столик возле балкона и не оторвался от книги до позднего вечера.
Их было много — таких вечеров.
Отложив другие дела, ты сидел над Лениным. Никто не отвлекал. И сама тишина, непривычно и необъяснимо воцаряющаяся во всем большом, вечно стукающем и гомонящем доме, записывалась к тебе в союзники… Я понимал состояние, которое тебя охватывало и которого нельзя было не заметить: таким человек бывает, когда занят любимой работой — захватывающей и отключающей от всего остального, работой, которая идет как надо.
