...А до смерти целая жизнь | страница 63



(А на общепонятном языке это значит, что ты целые сутки в морозной февральской степи искал «перерубленную артерию»: поврежденный кабель.)

…Сейчас валюсь спать.

Днем вчера подсыпало чуть-чуть снежку на наши голые сопки, а сегодня совсем по-уральски задувает февральский ветерок.

О господи! Письма не дадут написать спокойно. Старшина не отстает, составляй, говорит, наряд на кухню, и все тут. А я спать хочу. А ему наплевать. А мне тоже, в конце концов, извините меня! Как говорится, в трудную минуту выручает друг. Пусть Вовка составляет. Благо, ему делать нечего. Должен же я, в конце концов, выспаться или не должеп?.. И тебе найдется простить меня за короткое и неудачное письмо. Прощаешь?..»


«7 февраля.

Почему ты молчишь? Если не жалеешь меня, то пожалей хоть нашего почтальона, иначе ему от меня кое-что перепадет. Он, как только увидит меня, ноги в руки — и в каптерку, в единственное место, где он для меня недосягаем. Я ему проходу не даю. При каждой встрече вместо «здравствуй» говорю «давай письмо».

Татьянка, Татьянка, впервые в жизни я верю в счастье. Наше с тобой счастье.

А ты молчишь…»


В тот же день ты написал и нам:

«Получил еще два ваших письма. Сразу насчет удостоверения: выслал приблизительно неделю назад. Напишите, получили аль нет, бо на нашу почту надежда как в дождь на валенки.

О здоровье не беспокойтесь, все в норме, акклиматизировался. Работаю полегоньку, даже остается время на «поизучать философию» и на «пошляться по библиотекам». На «выпить бутылку водки» и на «дать кому-нибудь по морде» (это ты Бабеля вспомнил!) не остается. Ни времени, ни денег: после отпуска было слишком сильно желание мирских развлечений, чтобы от них воздерживаться: купил энное количество книг «на разные темы», дабы тренировать свою память, как говорится, «знанием всех тех богатств…». Тренирую. Может, что и выйдет толковое.

Целую. Ваш Саша».


Вот и пойми после такого письма, что творится на душе у сына. Ни тревоги, ни грусти, все вокруг хорошо, все спокойно. Не то что в письме к ней. Впрочем, закономерно.


«8 февраля.

Татьянка! Наконец-то получил твое письмо. Все объяснилось. Ты не писала потому, что пять дней не писал я. Но, хорошая моя, ведь я говорил уже тебе, чтобы ты не волновалась, если долго не будет писем, и еще раз повторяю, что здесь никогда не можешь точно сказать, что будет с тобой через минуту, это ведь не детский садик, а армия. И что я мог сделать, если пять дней безвылазно сидел в лаборатории и не мог отправить тебе письмо? А что будет, если я уеду отсюда, скажем, на месяц? Неужели ты целый месяц сможешь не писать? Я бы не смог…