Прилетала она и вчера. А день был особенный. Гордым и счастливым вернулся новый наш герой неба Георгий Береговой. Счастливым еще потому, наверное, что это не только его, но и моя, и всеобщая наша радость. И потому еще, что первым встретило его на Земле сердце матери, перелитое в слова короткой записки: «Дорогой сыночек! Поздравляю, целую, жду.»
Мне тепло и больно от этих коротких и простых слов. Чтобы быть счастливым, только и не хватает мне права знать, что твоя мама сможет написать и, пускай даже через тысячу рук, передать тебе вот такие же простые слова: «Дорогой сыночек! Целую… жду…»
И снова скребочут птичьи коготки по железу — скользит по подоконью Зинька. Снова в оконной проталинке бисерно сверкает глазок: «Позовите… Позовите…» И даже не обращает внимание пичуга, что здесь же, мордой в стекло, словно окаменел Миша Виничио, блестящий и черный, будто каслинское литье. В той проталинке собрались все котовьи вожделения, и ничего больше не видят сейчас круглые желтые глаза. А Зинька знай свое: «Позовите!»
И не пускает, не дает выплыть из теплого и соленого океана, из твоего детства.
Я ищу в нем главное, что вплеснула в твое сердце теплая его волна. Да, желание все уметь, как все. И, наверно, еще нежность. Нежность к живому — к цветку, дереву, птице, котенку… Та особенная бережная и чуткая нежность, которая сделала глаз приметливым к чужому страданию и чужой радости, ко всему тонкому и глубокому, что таится во всякой крохе живой жизни. Эта нежность, как из истока, вышла из нежности матери, разлилась по тебе ее кровью, обернулась после той вершиной своей, что зовется нежностью к любимой, нежностью к людям. И когда надел солдатскую шинель, столько было ее в твоем сердце, что немыслимо стало не отдавать другим, отдавать щедро и без оглядки.
Первой весточкой той нежности из дальней солдатской стороны было письмо, что прислал домой еще по первому году службы, письмо о коротконогом цветке. А в конверте кроме письма — бережно обернутый бумажкой сам цветок. Он сейчас на моей ладони, частица твоей и моей земли, нежный и ласковый. В бледно-фиолетовых лепестках серединка из нежного золотца. На обертке твоей рукой: «Довольно красивый цветик, правда? По крайней мере сейчас. Каким он перед вами предстанет, не знаю, ибо почта коварна, а цветок доверчив».
Солдат, приславший домой цветок.
И опять передо мною твое письмо.
«21 марта.
Татьянка, Татьянка! Меня ошеломило известие, что шесть дней нет моих писем. Куда же они деваются, скажи на милость? Несправедливо оправдывать почту и обвинять меня. Если б я мог знать, чьи руки не доносят до тебя мои письма! Пишу и не уверен, что ты получишь и это… скорее, уверен в обратном, и от этого страшно больно становится. Кто лишает нас радости? Кто?
