Русский полковник увидел условленный сигнал, но выходил из темного убежища медленно и осторожно. Любая встреча с британским агентом опасна и следовало бы по возможности избегать этих встреч. Но об этой он просил сам. Ему было что сообщить и что потребовать; в письме, которое можно было бы передать через тайник, всего не напишешь. В порыве предрассветного ветра хлопнул и заскрежетал плохо закрепленный лист жести на крыше депо, стоявшего чуть дальше, рядом с железнодорожным полотном. Полковник оглянулся, убедился, что шум не предвещает опасности, и снова всмотрелся в темное пятно возле поворотного круга.
– Сэм! – тихо позвал он.
Сэм Маккриди тоже пока наблюдал. Он уже час прятался в темных углах заброшенной сортировочной станции далекого предместья Восточного Берлина. Он увидел или, скорее, услышал, как пришел русский, и все же выжидал, чтобы убедиться, что по пыли и гравию не шуршат чужие шаги. Казалось, он должен был уже привыкнуть к встречам со своими агентами, и все же каждый раз у него не проходил нервный спазм в желудке.
Убедившись, что они одни и никто за ними не следит, Маккриди в назначенную минуту чиркнул спичкой. Русский заметил сигнал и вышел из-за старого ремонтного барака. Оба предпочли встречаться в темноте, так как один из них был предателем, а другой – шпионом.
Маккриди вышел на освещенное место, помедлил, чтобы русский узнал его, увидел, что он тоже один, и пошел навстречу.
– Евгений, дружище! Сколько лет, сколько зим!
В пяти шагах друг от друга они остановились и окончательно удостоверились, что нет ни подмены, ни ловушки. Встречаться лицом к лицу всегда опасно. Русского могли схватить, сломать на допросах в КГБ и Штази, а потом с его помощью устроить ловушку высокопоставленному британскому разведчику. Могло быть и так, что перехвачено сообщение русского, и теперь он сам шел прямо в капкан, а оттуда – на долгие ночные допросы, после которых его ждала пуля в затылок. Мать-Россия была безжалостна к предателям, особенно если они занимали высокий пост.
