Настя ликующе возразила:
— Ой, обмишулился, папаня крестный! Не в лад сказал!
— Одну-то ты успела подарить тайком от матери и подружек, — не сдавался Алимушка. — Хочешь скажу, как жениха звать?
Девушка, будто поперхнувшись, смолкла. Застолье взорвалось смехом.
— Крой под чистую, Алимушка! До конца говори... И про Евменью рассказывай и про Катьку.
Рябая дебелая Катька, прозванная в деревне Воеводой, взмолилась сразу:
— Дядечка, милый, обо мне ни слова. Я верю, что ты домовой...
Раззадоренные мужчины кричали:
— И ведьмов наших небось знаешь наперечет?
— С ведьмами я в сговоре, — важно ответствовал швец.
На этот раз вступила в разговор бабка Алена, недовольная отношением самого Алимушки к ее заступничеству.
— Не беда бы в нашей деревне — так он в Сусловке, угодничек божий, ведьмаху завел: к солдатке Домахе пристроился, чаевничать к ней ходит...
Эта разоблачительная фраза, произнесенная хворой бабкой, уже давно не слазившей с печи, подняла на ноги всех в избе. У швеца даже очки свалились с носа от неистового хохота за длинным столом. Он с хрустом перекусил зубами суровую нитку и часто заморгал подслеповатыми глазами. Всем стал заметен испуг, хотя солдатская находчивость тут же пришла ему на помощь.
— Напраслину гнешь, кума, — поправляя очки, заметил он. — Домаха — баба честная, рукодельем ее любуюсь.
— Знаю я Домахино рукоделье! — подливала масла в огонь внезапно поздоровевшая бабка.
Мужики мудрствовали:
— Вот тебе и домовой... А Домахин-то Митька за Настей ухлестывает...
Дед Данила, насупившись, протиснулся к осажденному дружку, однако не за тем, чтобы выручить его.
— Ежели на большой привал потянуло, пехота, то у нас и своих солдаток избыточно... Хату тебе всем миром отгрохаем! Петухов я ольховых срукодельничаю поузористей, чем Домаха на холсте...
Алимушка почтительно поклонился деду, сложив руки на груди:
— Каюсь, дорогие! Сдаюсь после жаркого боя... Открыться перед вами желаю...
Когда люди поуспокоились, продолжил:
— Была такая думка у меня... Позиция у соседей ваших приглянулась, окопаться вздумал там.
Дед Данила еще больше помрачнел:
— Это чего же у соседей?
— В коммунию сусловцы всем обчеством собираются, одной семьей жить хотят.
— И овчины в кучу свалят? — выкрикнули от порога.
— Все, как есть! — весело блеснул очками швец.
За столом протяжно присвистнули. Дед Данила поскреб в затылке.
— Не пойму, служба, куда ты свою строчку в разговоре повел? Всем миром ладно получается хороводы водить на лугу, а полюшко, тебе не в обиду будь сказано, не овечья шкурка... За хлеб животы люди кладут, самому царю холку намылили.
