Вилла Рубейн | страница 36



С тех пор как художник вернулся, он и Кристиан почти не разговаривали. Под парапетом, где они сидели, был пристроен балкон с перилами, уставленный небольшими столиками. Дони и Грета играли там в домино, два солдата пили пиво, а на верхней ступеньке лестницы сидела жена сторожа и чинила одежду.

- Я думала, мы друзья, - вдруг сказала Кристиан.

- А разве это не так, фрейлейн Кристиан?

- Вы исчезли, не сказав ни слова; друзья так не поступают.

Гарц кусал губы.

- Вали, по-видимому, все равно, - продолжала она с какой-то отчаянной поспешностью, - причиняете вы людям боль или нет. За все время, что вы здесь, вы даже ни разу не навестили своих родителей.

- Вы думаете, им хочется видеть меня?

Кристиан взглянула на него.

- Жизнь у вас текла так безмятежно, - сказал он с горечью, - что вы ничего не можете понять.

Он отвернулся и потом горячо заговорил:

- Я горжусь тем, что вышел из крестьянской семьи... и сам не хотел бы иной судьбы; но они "простолюдины", они ограниченные люди... они понимают только то, что могут увидеть и пощупать!

- Простите, - тихо сказала Кристиан, - вы ведь никогда мне не рассказывали о себе.

Художник бросил на нее злой взгляд, но, видно, почувствовав угрызения совести, тотчас сказал:

- Я никогда не любил крестьянской жизни... мне хотелось выбраться в большой мир; у меня было такое чувство... я хотел.... не знаю, чего я хотел! И в конце концов я сбежал к маляру в Меран. Наш священник по просьбе моего отца написал мне письмо... родители отказались от меня; вот и все.

Глаза Кристиан блестели, губы шевелились, словно у ребенка, слушающего сказку.

- Говорите, - попросила она.

- Я пробыл в Меране два года, пока не научился всему, чему можно было научиться там, а потом мой дядя - брат матери - помог мне уехать в Вену. Мне посчастливилось попасть в подручные к человеку, который расписывал церкви. Мы с ним объездили всю страну. Однажды он заболел, и я сам расписал весь купол церкви. Всю неделю я целыми днями лежал на спине на досках лесов и писал... Я очень гордился своей работой.

Гарц умолк.

- А когда вы начали писать картины?

- Один мой друг спросил меня, почему бы мне не попытаться поступить в академию. И я стал посещать вечерние курсы; я рисовал каждую свободную минуту; мне, конечно, приходилось еще зарабатывать на жизнь, и потому я рисовал по ночам. Потом, когда пришло время сдавать экзамены, мне показалось, что я ничего не умею... У меня было такое чувство, словно я никогда не брал в руки ни кисти, ни карандаша. Но на второй дань профессор, проходя мимо, сказал мне: "Хорошо! Очень хорошо!" Это подбодрило меня. Но все-таки я был уверен, что провалился. Однако я оказался вторым из шестидесяти.