Да, но... не хотелось болеть болезнью из физики. Нелегко переносить, что снаружи - голова, а внутри - вселенная боли. Но болезнь в конце концов прошла, а слово ФРИДМОН в нашей семье осталось. Сначала сделалось привычным, а потом и просто необходимым.
...Устроилась в библиотеку вечерней школы:
- Берите "Трое в лодке, не считая собаки"!
- А нет ли "Двое в лодке" и уж без собаки, конечно?
Каждый день рассказываю мужу о своей библиотечной службе, пока не понимаю, что попала в новый фридмон!
Разрезанное яблоко белеет бабочкой. Семечкам внутри тоже казалось, что сочная мякоть - весь мир, а теперь что (надо ложиться в землю, а она такая огромная - что яблоко по сравнению с нею!).
И писательство - тоже фридмон. Да что писательство - каждый рассказ! Ведь там свое пространство, ритм везде разный, время течет то быстрее, то медленнее. И свое небо - и свой низ. Закончил писать - вышел автор из фридмона, сразу занырнул в другой...
Фридмон по имени Наташа появился у нас в 1978 году. С писательским фридмоном у него было кое-что общее - горение. Когда рассказ пошел, все забыто, я очнулась - на кухне черно, а полотенце, которое кипятилось, сгорело в уголь. Вдохновение пахнет горелым полотенцем. С Наташей же горели нервы. В первый день, помню, она 29 раз прибегала со двора с подружкой (поесть, попить, в туалет, за конфетой, переодеться, за куклой и пр.). Я всякий раз вставала из-за машинки и открывала дверь. Считала не я, а сосед дядя Коля - он, оказывается, спичку ломал всякий раз, когда слышал звонок в дверь. У него тоже нервы... На следующий день для Наташи мы сделали отдельные ключи.
Только недавно поняла, чем меня сразу взяла Наташа. На ней были материны золоченые босоножки, как у "Олимпии" Эдуарда Мане! На ребенке это выглядело так нелепо - до слез... Было ей шесть лет (а мне, в сущности, и того меньше, видимо, раз я так безосновательно верила в успех). Сонечке исполнилось только два. И это было столкновение миров! Наташа могла ей небрежно бросить:
- Отойди, а то так дам, что ты улетишь!
- А я вообще летать не умею, - совершенно честно отвечала дочь (летают ведь птицы, так она понимала).
И все-таки поверх всего шло облако огромной любви к нашей приемной дочке.
Первые две недели помню как сплошное вдохновение, даже несколько заполошное. А если учесть, что я и рассказы пишу не словами-образами, а любовью-жалостью, то много оказалось общего между этими двумя фридмонами...
