— Да, я хотела, но она закапризничала, и я уложила ее в постель.
— Но в такую хорошую погоду…
— Ты видел ее за обедом и прекрасно знаешь, что, когда она в таком настроении, ничего с ней не поделаешь.
— Она плохо ела, но это потому, что ты накормила ее шоколадом за час до обеда.
— Значит, опять я виновата?
— Ты должна отвечать за свои поступки, только и всего. Но дело не в этом, а в том, что в такой прекрасный день Клариссе не повредила бы прогулка в парке.
— По-твоему, я должна была насильно тащить ее туда, как бы она ни упиралась и ни хныкала?
— Она вполне… У нее ничего не болит? Ей, может быть, хотелось спать?
— Я дала ей успокоительное.
— Так проще, да? Кому же нужно лекарство, пациенту или няне?
— Я же говорю, ребенок плакал…
— Это, прежде всего, потому, что ты не подчиняешься моим простым правилам.
— Неужели ты всерьез думаешь, что я буду жить по твоим законам и правилам? Ты что, решил расписать мою жизнь по пунктам, как тебе заблагорассудится? И думаешь, я подчинюсь и буду жить по твоим командам? В таком случае я поищу себе другого психоаналитика!
Щеки Лессинга побледнели, губы и подбородок задрожали, но он сдержался, хотя Клэр уже почти кричала на него, стоя на полу в одних чулках. Он сказал дрогнувшим голосом:
— Если ты не понимаешь, что нельзя, ни в коем случае нельзя пичкать ребенка наркотиками, то твою жизнь просто нужно подчинить правилам.
— Ради Бога, не говори глупостей и не устраивай сцен! Я не пичкала ребенка наркотиками! Я дала ей успокоительное, только и всего.
— Успокоительное, которое содержит хлоралгидрат, — его, между прочим, британская фармакопея>[8] признала наркотиком.
— Я не знаю и не хочу знать ничего об этой британской… как ее там… Достаточно того, что мне известно о тебе: ты всю свою жизнь занимаешься тем, что делаешь из мухи слона, и готов подвергнуть критике все, что не выудил из книг. Я сыта по горло твоим нытьем.
— А тебе никогда не приходило в голову, что я могу быть прав?
— Не приходило, потому что я знаю, отчего ты ноешь!
— Не надо, Клэр! Неужели ты в самом деле считаешь, будто все, что я говорю, — предвзятые суждения, направленные против тебя, и все мои доводы — это аргументы ad hominem?>[9]
— Иди к черту, Джордж! Ты на своем-то родном английском языке мудрено выражаешься, а когда переходишь на латынь… о, пошел ты к черту!
В ее голосе было столько ненависти, будто она хотела выплеснуть на него весь свой гнев. Раздражение Лессинга, слабое, как плохой пловец в разбушевавшемся море, уступило место отчаянию, и он с позором покинул поле битвы.
