— Вам явно не по вкусу прозябание в этой гостинице, — заметил мистер Бикулла, глядя на исцарапанный шкаф в викторианском стиле, выцветший зеленый ковер, умывальник, кровать, покрытую стеганым одеялом из искусственного шелка.
— Вероятно, я слишком избалован. С детства привык к большим комнатам и к тому, что их много. Но когда начинал служить, жил в очень скромных, даже суровых условиях, и меня это нисколько не смущало. Мне было не до этого, к тому же молодые люди не придают большого значения роскоши; по крайней мере, так было в мое время. Позже я, разумеется, стал жить на широкую ногу и даже, пожалуй, шикарно. И переход от той жизни к этой, переезд из Индии, где еще живы старые британские традиции, в дешевую гостиницу в нынешнем пуританском духе был для меня очень болезненным. Нет, мне решительно не нравится жить в аскезе на просторах Кенсингтона.
— Мне тоже здесь не очень нравится, — сказал мистер Бикулла, — но я примирился с этим бытом, чтобы позволять себе другие удовольствия, — иначе у меня не хватило бы на них средств. Я всегда неохотно отказывал себе в наслаждении, а вот без комфорта я вполне могу обойтись. Я легко приспособился к жизни в «Бовуар Приват Отеле», потому что, в отличие от вас, не привык к роскоши и не могу шутить и иронизировать по этому поводу.
В шатком плетеном кресле мистер Бикулла казался более громоздким, чем был на самом деле; удивительно, как он вообще мог в этом креслице уместиться. Но и у себя, и в комнате сэра Симона он всегда уступал большое кресло своему почтенному собеседнику; в одной комнате кресло было кожаное, обтрепанное, в другой — обитое ситцем с цветастым узором, и постоянные перемещения своего шаткого кресла из комнаты в комнату не причиняли мистеру Бикулле особых неудобств. Как кавалерийский офицер, он всегда был в седле и, по обыкновению, держался прямо.
Они были знакомы около двух месяцев, и дружба их постепенно крепла. В читальном зале Британского музея, куда время от времени заходил мистер Бикулла, его внимание однажды привлек пожилой человек с изысканными манерами, который со смирением обычного школяра еле тащил дюжину огромных ветхих и потрепанных томов. Он был высок и седоволос, лицо цвета слоновой кости выражало то терпение, какое иногда скрывает аристократическое высокомерие, — терпение человека, многие годы судившего других и повелевавшего всеми, бесчисленное число раз видевшего преступные и безрассудные поступки людей и прекрасно знавшего, чего можно ожидать от человечества. И вот теперь он, непривыкший к физическим нагрузкам, с великим трудом нес свои книги. Ныне терпимость властелина свелась к усердию скромного ученика. Этого человека, думал мистер Бикулла, заинтригованный увиденным и продолжавший размышлять, в свое время, наверное, охраняли гвардейцы на черных лошадях, ему, вполне возможно, внимали толпы и судьи, а теперь он, как мастеровой, несет кипу пропыленных книг, кирпичи, из которых еще не выстроилось здание…
