— Наоборот, наоборот, — оживился Андрей Семенович, обернувшись к Николаю Петровичу. Простер руки над нивой, указывал на ее ширь, раздумно перемолчал какую-то свою мысль, высказал:
— Мне не хватало пространственного объема, взгляда за грань видимого глазом. Вроде как выхода к конечной бесконечности, одоление на то запрета в себе. Птицы при-тихли, солнце в истомном мареве, напряженность световая стушевалась. Все и застыло в ожидании… Вы подошли и разрушили затаившееся движение. И пошли волны из далей пространства от одного живого к другому. Безмолвие не есть покой. Тут все та же тайна — действо множества стихий. Разгадка их и может обнажаться в случайности… Поле вспа-хано, засеяно и оставлено до другой поры. Но и тут оно жаждет взгляда пахаря. Неруко-творная природа свыкается сама с собой, а поле — досотворение пахарем Божьего мира… Это движение бесконечное… Если такого ощущения написанная картина поля не вызывает — лучше на само поле смотреть. Поле — твоя любовь через пахаря самой жизни, а жизнь сама — она во Вселенной… Пахарь — первородное дитя Мироздания. Понимание себя Вселенским человеком и должно придти к тебе через пахаря… Без Солнца нет живого поля. А Солнце-то — в бесконечности. И в то же время рядом, в самом тебе… А что, если человек и есть неизмеримо малая Вселенная?.. Или Вселенная — преогромный человек, возродившая из себя малое, тебя вот. И такое вот в голову приходит при раздумьях всего лишь об этом, вроде бы обыкновенном, поле.
Андрей Семенович вел разговор как бы с кем-то и им самим невидимым, но при-сутствующим тут. И вдруг, как бы по подсказу его заметил, что рядом молчаливо стоят те, для кого он и пишет свою картину их поля. Но вот для них это их поле — просто зеленая пашня, как и все поля по весне. А он вот свое на нем выглядел, чего для них может и нет… А что если через его картину им и откроется тайна, которую мысленно он зрит и пытается выказать в картине?..
Дмитрию Даниловичу были понятны рассуждения художника о Даниловом поле. Он, как и Андрей Семенович, был отягощен причастностью ко всему, что происходит и свершается вокруг. Ему ведома и тайна Татарова бугра и Лягушечьего озерца, открытая Старику Соколову Якову Филипповичу затылоглазником — красным комиссаром, лично-стью загадочной. Эту тайну взяло в себя Данилово поле. И художник выводит ее из тьмы на свет. Но без пахаря не могло быть этого поля и тайна осталась бы замурованной в Та-таровом бугре и на дне Лягушечьего озерца. Исчез бы причастный к этой тайне и крас-ный бор, прозванный моховцами Устьем. И многого другого, дорогого тебе, на чуточку убавилось бы. А то, что оно не исчезло, не убавилось, важно не только им самим, но и всему миру земному.
