Я взялся за работу и как мог подкорректировал оригинал, приглушив оккультный аспект и превратив Безымянную Сущность, пришедшую из черных глубин безвременья, в галлюцинацию, преследующую моего героя, который страдает каким-то загадочным душевным расстройством и от лица которого ведется повествование; также я усилил тему инцеста и добавил жесткости в эротические сцены. Я лихорадочно строчил страницу за страницей, переписывание ванзорновской истории заняло у меня шесть часов; поставив последнюю точку, я сгреб листочки и выскочил на улицу; всю дорогу до колледжа мне пришлось бежать, но все равно я ворвался в класс с пятиминутным опозданием. Учитель уже приступил к чтению рассказа Крабтри. Он читал вслух, это был его любимый способ дать нам возможность почувствовать историю, и мне потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, какую именно историю он читает: не бессвязный пересказ готического триллера, сделанный в псевдофолкнеровской манере каким-то никому не известным автором, но оригинальную версию рассказа «Сестра тьмы», написанного чистым, изящным и неторопливым слогом самого Августа Ван Зорна. Шок, который я испытал, поняв, что застигнут на месте преступления, пойман и разоблачен, но главное, что меня опередили и мною же затеянная игра проиграна, мог сравниться лишь с удивлением, что я, оказывается, не единственный в этом мире, кто читал рассказы бедного старого Альберта Ветча. Сквозь стыд, обиду и ужас, всякий раз сжимавшие мое сердце, когда я видел, как учитель, дочитав страницу, перекладывает ее в конец рукописи и переходит к следующей, сквозь плывущий у меня перед глазами туман пробился тонкий лучик любви к Терри Крабтри, до сих пор, словно мерцающий огонек свечи, живущий в моей душе.
За все время обсуждения я не сказал ни слова; рассказ Ван Зорна никому не понравился, — мы были слишком серьезно настроены, чтобы по достоинству оценить эту милую мистическую чепуху, и слишком молоды, чтобы понять скрытые в ней отголоски страдания и одиночества, — но в любом случае никто ни о чем не догадался, и для Крабтри все закончилось благополучно. Это мне предстояло пережить страшный позор и унижение. Я протянул мою рукопись преподавателю, и он начал читать в своей обычной манере: монотонным голосом, скучным, как бескрайние просторы прерий, и сухим, как заброшенный колодец. Я так и не понял, было ли это продуманным приемом или он утонул в лабиринте многословных, лишенных пунктуации фраз, с которыми ему пришлось иметь дело, читая мою Мокнапатофу
