Домик точь-в-точь как наш, с таким же миниатюрным садиком перед ним, стоял в длинном ряду одинаковых домиков, обставленных внутри в таком же пошлом мещанском стиле. Владелице его было лет сорок, и, как моя мать, она была разведена. Разница заключалась только в том, что помыслы моей матери были всё ещё связаны с бывшим мужем, а помыслы соседки — с будущим. Как по раз и навсегда составленному расписанию, она посвящала свои утренние часы домашним хлопотам, а послеобеденные — отдыху и заботам о своей внешности: приняв ванну, она лежала на диване или критически разглядывала свою фигуру в большом зеркале. Фигура у неё была, так сказать, старомодная, то есть не соответствующая сегодняшней моде на женскую худобу. Но в её просторной комнате всё было старомодным — мебель с плюшевой обивкой, лампы с шёлковыми абажурами и картины на стенах. Картин висело много или мне казалось, что много, поскольку у нас их вообще не было. Одну я помню до сих пор, потому что на ней были нарисованы полуобнажённые женщины, хотя на переднем плане, к моему сожалению, изображён был полуобнажённый мужчина. Мужчина как бы бежал к зрителям, полуобнажённые женщины и ещё один или двое мужчин летели за ним по воздуху, и всё это называлось «Запоздалое раскаяние», из чего можно было заключить, что герой убегает от своих воспоминаний о тех, кого он бросил или убил.
По роковому стечению обстоятельств, я ходил в школу утром, а после обеда сидел в своей комнате и посему имел возможность наблюдать за соседкой, когда она занималась не домашними делами, а своей внешностью. Моя мать каждый день, кроме пятницы, когда у неё был приёмный день, поспав немного после обеда, уходила до вечера к своим приятельницам, чтобы продолжить с ними бесконечную беседу на тему: «Бегство этого подлеца», беседу, которая продолжается, наверное, и по сей день. Так что я имел полную возможность наблюдать в полутёмном прямоугольнике окна сцены в доме напротив.
Часто наблюдать было нечего, потому что соседка не проводила всё своё время в гостиной, тем не менее я, склоняясь над учебниками, обязательно время от времени поглядывал в окно в ожидании, что там появится одетая, полуодетая или совсем обнажённая полная её фигура. И когда она появлялась, я осторожно приближался к тюлевой занавеске и, слегка отодвинув её, погружался в созерцание.
Но, видимо, я не очень хорошо соблюдал меры предосторожности, потому что однажды, когда я читал в саду, соседка через ограду сказала мне:
