— Уже семь… — объявляю я наконец, встав в дверях между нашими комнатами. — Неплохо бы нам поужинать.
— Ужинайте один. Я не хочу есть.
Мэри лежит на кровати, повернувшись ко мне спиной, и даже не даёт себе труда переменить позу.
— Как хотите, — говорю я. — Не забывайте, однако, что ровно в восемь вы должны выйти отсюда.
Она не удостаивает меня ответом, и я с некоторым облегчением спускаюсь одни в ресторан, потому что мне не хочется портить себе ужин лицезрением её скорбной физиономии.
Внизу то же сборище, только в вечерних туалетах. Я бы просто запретил таким путешествовать, но не эта проблема занимает меня в данный момент, а точнее, ничто меня не занимает, потому что в такие мгновенья, когда должно решиться что-то очень важное, у меня внутри как бы наступает пауза, я чувствую себя лёгким и свободным от забот и живу только этим мгновеньем — острым бодрящим вкусом золотистой ракии, свежим запахом зелёного салата, солёным влажным дуновением морского воздуха и всеми маленькими радостями этой проклятой жизни.
Потом я опять возвращаюсь в номер, располагаюсь поудобнее в кресле, стоящем в углу возле торшера с роскошным абажуром, и снова листаю газеты — в этих толстых газетах всегда найдётся что-нибудь, что ты не успел прочитать и что поможет тебе скоротать время.
Ровно через час дверь стремительно распахивается, и в комнату не входит, а врывается Мэри. Лицо у неё бледное, вытянутое, на нём проступают первые признаки близкой истерики.
— Вы поднялись на лифте? — спрашиваю я, встревоженный тем, что с этим расстроенным лицом она прошествовала по всей длиной лестнице мимо стольких людей.
— Он мёртв! — выкрикивает она вместо ответа.
— Кто мёртв? — удивлённо спрашиваю я.
— Этот, с гитарой… И тот другой тоже… Оба мертвы.
— Садитесь, — говорю я, обеспокоенный. — И соблаговолите говорить потише. Допускаю, что действительно случилось нечто страшное, но это не повод для того, чтобы поднимать панику во всём отеле. Садитесь, — повторяю я, — возьмите себя в руки и расскажите мне всё подробнейшим образом, может, необходимо принять какие-то спешные меры.
— Меры! О каких мерах вы тут болтаете, когда они оба уже мертвы! Мертвы, понимаете?!
— Вы слышали, что я вам сказал? — говорю я уже более грубым тоном. — Садитесь к говорите связно! Нечего устраивать истерику!
Ошарашенная моей резкостью или просто обессиленная, она опускается в кресло и начинает бормотать словно под гипнозом.
— Он пришёл в полдевятого… этот с гитарой. В сквере никого не было. Он был как безумный… «Он мёртв, — кричал он, — я убил его»… «Кто мёртв?» — спрашиваю. «Да тот, — говорит, — человек в вагоне… Вы меня обманули… Я его усыпил, но навеки… Вы сделали меня убийцей…» «И как же вы его убили?» — спрашиваю. «А вот так и убил… Вы меня обманули, сказали — «усыпишь», а он умер… Где морфий? Давайте же! Ох, не могу больше».
