Святогора никто из человеков сковать не мог. Не было такого богатыря никогда на Русской земле и дальше не будет. Великие тайны знал Святогор и небывалой Силой обладал. Долго держал землю Русскую и уж совсем под старость сначала Илью, а потом меня в ученики взял. И как меня выучил — отошел от дел и у Карпатских гор поселился, и знал я (а Илья не знал, потому что Силой не обладал вовсе), что небывалых тайн Святогор взыскал; нам оставил подвиги богатырские, да дела княжеские, да рубежи земли Русской, а сам Силы неземной добивался. И уж догадывался я, вихрем степи меряя, что же сковало Святогора-богатыря…
Совсем немного оставалось мне пути. Меж холмов, лесом покрытых, несся я, а дело под вечер было. Не любят Сильные время это и беречься стараются. Ночью всякий настороже, а тут убаюкан ты еще светом солнечным и слеп и глух ко злу. Опасен час заката: еще солнце на небе, но шевелятся Силы зла великого и против солнца восстают; тут и звезда тревожная на небо восходит, и по траве шелест нехороший, и ветер веет уже из мира иного, и тени кружат не по-доброму, и вообще много злого приметит глаз опытный. Если приметит: об эту пору и знающие спотыкаются, словно водит их кто-то. Что Силы темные пробуждаются к закату — это дело понятное и объяснения не требующее. Но вот тревога знающих и холодок особый по сердцу в этот час, зрение притупляющий, — это что? Смущены наши сердца закатом, и боимся мы, что может не вернуться солнце. Ночь — другое дело, сторожкое, а тут, как несмышленыши, опасаемся, что навсегда с солнцем прощаемся, и ослабеваем, и ловят нас в тенёта цепкие[1]…
Света уж немного в лесу оставалось. Лес хороший, дубы да буки, да трава золотистая, далеко в нем видно, и не гуляла по этому лесу никогда раньше на памяти моей злая Сила. Не остерегся я, только коня понукал, вот-вот, думаю, на поляну Святогорову вынесусь.
Тут-то и попался.
Ветер холодный мне в сердце ударил; словно в прорубь ледяную свалился я, и конь мой заржал страшно и на месте завертелся. И зашумело у меня в голове, и глаза застились, и увидел я, как во сне, — вьется дымок из-под двери приотворенной, а дверь кованая, темного серебра, тяжелая, мерцает за ней что-то голубовато, а дымок все тянется, тянется…
Справился я с собой, Силой заслонился и коня остановил. Стою, прислушиваюсь — ветра нет, а холод на меня по-прежнему наплывает. Не понял я впопыхах, что это за ветер такой был, который листочка ни одного с земли не поднял и ветки не шелохнул, а только сердце мое покачнул, не понял — потому что оглушен, как ударом, был, и погнал коня дальше.
