— Как ни прискорбно преступать заповеди «Декалога», самая мысль об этом мизерабельном существе, недостойном звания человека, вызывает у меня самые низменные эмоции. — С минуту я помолчал, желая обрести власть над своими чувствами, а затем продолжал: — Он тоже был актером, хотя столь заурядным, что навлек на себя единогласное осуждение публики и критиков. Более мне о нем ничего не известно, ибо едва миновал год после моего рождения, как он — о, бесчеловечная жестокость! — покинул мою святую, обреченную на гибель мать!
— Ах он, язычник подлый! — с негодованием отозвался Крокетт. — Да такого змея повесить — и то мало!
— Вероятно, именно таковая участь и постигла в итоге лишенного всяких принципов негодяя, ибо он исчез, словно в воздухе растворился, и с тех пор мы о нем не слыхали.
Мы ехали дальше в глубоком, задумчивом молчании.
— Да, По, — произнес наконец пограничный житель, — плохая вам выпала карта в детстве, это уж точно. Ничего нет страшнее в этом мире, чем осиротеть в малолетстве.
— Это страшнее, чем могут вообразить себе те, кого не постигла подобная катастрофа, — подхватил я. Мысль о жестокой судьбе, не только оставившей меня без материнской ласки, но и отдавшей меня на попечение жестокому, лишенному сердца и разумения опекуну, перехватила мне горло и на какое-то мгновение лишила дара речи. Наконец, совладав с собой, я продолжал: — Лишь благодаря душевной доброте моей тетушки впервые в своем злополучном бытии я познал сладчайшее из благословений — безграничную, непоколебимую материнскую любовь!
— Прекрасные чувства, По, и они делают вам честь, — одобрительно кивнул Крокетт, — но с чего вашей тетушке Клемм тревожиться? Пока Дэви Крокетт с вами, можете чувствовать себя в безопасности, словно крошка опоссум у матушки в брюхе, и пусть этот чумной негодяй Нойендорф сколько угодно грозится, что доберется до вас со своим ножом!
Последние слова поразили меня до такой степени, что я резко натянул поводья, и жеребец взвился на дыбы, едва не сбросив меня в небольшой ручей, который мы с полковником как раз пересекали. Я, однако ж, легко справился со своим скакуном и перебрался на другой берег, и тогда уже обратился к своему спутнику за разъяснениями:
— Нойендорф? По какой же причине он изрыгает подобные угрозы, когда именно я предпринял попытку убедить власти в том, что кровавые отметки на месте жестокого убийства не складываются в его имя?
Мы остановились на травянистом склоне под сенью ив.
