На, забирай! Ты сегодня бука! — воскликнула она и самым очаровательным образом топнула ножкой.
Я прикрыл одной рукой глаза и взмолился о пощаде:
— Не суди меня так строго, сестрица! — вздохнул я. — Усталость и разочарование и так уже взяли с меня свою суровую дань!
Голосок ее смягчился, и моя прекрасная подруга вскричала:
— Хочешь, я спою тебе песню?
Стало ясно, что задуманную мной работу придется отложить на неопределенный срок.
— Да, — сказал я, стараясь улыбнуться. — Это будет очень приятно.
— Вот и хорошо! — обрадовалась она. — Сиди спокойно, закрой глаза, и я спою тебе твою любимую песню. Угадай какую!
Мгновение я обдумывал ответ, а потом отважился высказать предположение:
— «Дерево палача»?
— Не-а! — ответила она.
— «Неспокойная могила»?
— Нет!
— «Барбара Аллен»?
— Да! — с жаром отвечала она, и я откинулся в кресле, закрыв глаза, а Виргиния, слегка откашлявшись, зазвенела голоском, чья красота и чистота могла бы пробудить зависть даже у серафима:
В Алом граде, где я родилась,
Красна девица проживала.
Каждый парень глядел ей вослед,
Ее звали Барбара Аллен.
То был ласковый месяц май,
И цветочки теплу были рады…
Уильям Гроув, не умирай,
Из-за гордой Барбары Аллен!
Он послал своего к ней слугу
В город, где она проживала:
— Приходи, мисс, скорей, мой хозяин помрет,
— Коли ты есть Барбара Аллен!
Поднялась, поднялась не спеша,
К ложу скорби идти собираясь.
Отодвинула полог и говорит:
— Женишок, да ты помираешь!
Протянул он навстречу ей бледную длань,
Чтоб прижать ее к скорбной груди.
А она-то скочком, да и в угол бочком:
— Молодой человек, погоди!
Как за здравие дам и девиц
Ты в таверне в городе пил,
Барбру Аллен назвать ты забыл
И тем тяжко ее оскорбил!
Обратился лицом он к стене,
Обратился к любимой спиной:
— Я все понял, Барбара Аллен,
— Никогда ты не будешь со мной!
И пошла она в город домой.
За спиной слышен мрачный трезвон,
Поглядела назад, поглядела вперед:
То на дрогах уж едет он.
Пропустите меня, пропустите
На послед на него поглядеть.
Я могла бы спасти его жизнь,
Предпочла спасти свою честь.
— Ой мамочка, мама, постель мне стелите,
Узку, холодну постель.
Милый Вилли от меня помер,
И за ним помру я теперь.
Милый Вилли помер в субботу,
В воскресенье она померла,
Мать-старушку прибрала забота,
И на Пасху скончалась она.
Я слушал, не размыкая век, сотрясающие душу стансы старинной и мрачной баллады, и таинственный образ, словно выходец из могилы, поднялся из сумрачных глубин моего перетревоженного мозга. Поначалу этот странный, дразнящий образ оставался чересчур неявным и смутным, чересчур бледным и далеким, и я не мог признать его. Но мелодичный голос дражайшей моей Виргинии лился и лился, и образ начал проступать отчетливее, его черты становились яснее, пока перед моим изумленным воображением не предстал сияющий женский лик.
