Но вот вдруг сорока застрекотала — сорока-насмешница. Словно по команде, ветер качнул траву и листья кустов… И всё пропало, опять всё превратилось в простой солнечный полдень. Трясогузка и ещё какая-то птичья мелочь затеяли свою музыкальную возню. Я сердито глянул на сороку:
— Ух, завистница!
Мой знакомый резко хлопнул в ладоши. Сорока пугливо вспрыгнула на ветке и полетела, по обычаю своему ныряя то вверх, то вниз, волоча по ветру неуклюжий хвост, словно метлу.
Делать нечего, мы пошли дальше по змеистой тропинке вдоль реки. Шли и прислушивались — не будет ли соловья. Идти нам было не очень-то удобно: основная дорога отвильнула вправо и прямиком шла через поле. Но мы решили держаться поближе к соловьиным местам. Они и в самом деле были соловьиными: ведь певцы эти больше всего любят непролазный кустарник и чтоб поближе к воде.
— Раз один пел, — уверенно сказал мой знакомый, — значит, ещё запоют.
Я хотел возразить: мол, чего это им собираться всем в одну кучу, но в эту секунду опять раздалось соловьиное пение. Мы прислушались — песня была где-то у нас за спиной. И всё же мы могли бы поручиться, что это не наш первый соловей.
Этот пел куда скромней, короче как-то. Его весёленькая, простоватая песня не отличалась особенным складом. Он свистел себе, посвистывал — как говорится, что бог на душу положит. И здесь уж не было особенного волшебства… Так, поёт некий соловьишка, ну и пой себе на здоровье…
Едва он кончил какой-то свой куплетик, вдалеке вступил другой соловей. Мы послушали минутку — нет, и он не был настоящим мастером. Хотя и пел заметно лучше. Ему на смену вступил ещё один и ещё…
А потом мы уже перестали различать — первый, второй, пятый, а может, и какой новый… Теперь они пересвистывались, перекликались, далеко слышимые в наступившем вдруг безветрии. Но даже у этих полумастеров, а может, и вообще простых подмастерий, было великое уважение друг к другу и к своей профессии — ни разу ни один не перебил другого.
Но вот опять наступила вдруг минута особой тишины, и запел наш, первый соловей. Его нельзя было не узнать! Просто удивительно, как ясно умел он выговаривать каждое своё соловьиное слово. И какая неподдельная звонкая печаль была в его песне — широкой и спокойной, словно большая река.
Не сговариваясь, мы повернули назад: нам хотелось увидеть необыкновенного певца. Быстрым шагом мы за несколько минут дошли до старого места — того, где клин кустарника выталкивает дорогу в поле. Соловей всё пел. Мы тихо-тихо стали осматривать кусты. Соловья нигде видно не было. Казалось, пение рождается прямо в пустом воздухе.
